— На сегодня мы сделали все, что могли, парень Давай не будем ничего планировать на вечер, а завтра поутру сразу приступим к делу.
Блю кивнул, сдаваясь.
— Есть какие-нибудь идеи? Ты здесь самый большой специалист по технике.
— Только не сейчас. Думаю, тебе просто придется эту ночь следить за детками. — Он отер лоб запястьем, оставив на темной коже полосу светло-коричневой грязи. — Я утром заеду к Шумейку, куплю несколько колен.
— Черт побери!
Детки, о которых говорил Маркус, были прихотливыми орхидеями и являлись частью экспериментальной работы, которую Блю проводил, чтобы выявить более эффективные способы их проращивания. Для того чтобы исследование увенчалось успехом, условия должны были полностью копировать тропический лес, а поломка могла задержать все на несколько месяцев. Мысль о потерянном времени просто убивала его. Он уперся руками в бедра.
— Ну что ж теперь поделаешь.
— Да. — Маркус со стоном поднялся на ноги и потянулся. — Я потащусь домой и приму душ. Сегодня вечером у меня встреча с городским советом по поводу памятника.
Блю кивнул.
— Планируешь открыть его четвертого июля?
— Пока да, — ответил Маркус. — Буду рад, когда это все закончится.
— Еще бы.
— Да. — Маркус смотрел куда-то далеко, за линию горизонта, может, в лица тех, чьи имена будут выбиты на памятнике. Одним из них был брат Блю, убитый в Сайгоне в последние дни войны. — Эта женщина только что подъехала, если тебе интересно.
Блю, взглянув через плечо, обнаружил, что Элли выбирается из машины, и мурашки пробежали у него по позвоночнику. Он ничего не понимал. Четыре года он обращал внимание на женщин только тогда, когда у него уже не было сил терпеть. И вот появляется она, настолько не в его вкусе, что могла бы быть мальчиком, а он думает о ней весь день.
Элли не видела их, и Блю не стал привлекать ее внимания.
— Давай на этом и порешим, — устало проговорил Маркус.
— Ты иди. Я позабочусь обо всем.
"Он будет только рад занять себя, чтобы не думать об… — Блю покрутил головой… — о разных вещах. Не думать о таком".
— Не стану спорить. Увидимся завтра утром.
Блю долгое время не двигался с места, ощущая смертельную усталость из-за того, что долго выбрасывал лопатой мокрую землю из ямы. Грязь у него на шее стала трескаться, когда он пошевелился, а запястья покрывала жидкая глина.
Только мысль о вянущих растениях заставила его приняться за дело. К тому времени, как он закончил проверять температуру, устанавливать затемнение и увлажнять стены оранжереи изнутри при помощи шланга, у него уже не оставалось никаких мыслей. И это было хорошо. Он намеренно не смотрел в сторону домика, хотя и слышал, что там звучала музыка, что-то тихое и задушевное, неразличимое в вечерних сумерках.
Когда он зашел на кухню, тетя Лэни выскочила из другой комнаты. Это была маленькая, худая старушка с седыми волосами. Она сжимала длинные руки поверх голубого ситцевого фартучка.
— Я как раз собиралась задействовать тебя, милый, — сказала она. — Моей кошке надо к ветеринару.
— Моей кошке, ты хочешь сказать.
Пайкет принадлежала жене Блю и была старой уже тогда, когда они поженились. Теперь она дотянула до семнадцати лет и стала тощей, как проволока, и такой же старой в пересчете на человеческие годы, как и его тетушка — бабушкина сестра. Обе нуждались в особой диете и в визитах "скорой помощи", и обе в сто крат дороже платили за его заботу. Он не мог себе представить, как проживет без кого-то из них, хотя все говорило о том, что скоро ему придется с кем-то расстаться. А может, и нет. Он думает так на протяжении десяти лет, и никто из них пока не собирается оставлять его.
Пайкет, с общей для всех больных кошек грустью, прикорнула под кофейным столиком.
— Эй, дорогуша, — сказал Блю и схватил ее за шкирку, пока она не успела сбежать. Ее ушки были горячие, а складка кожи, когда он ее сжал, не расправилась. — Да, тебе снова придется отправиться к доктору.
Лэни уже вытащила переносной домик и постелила в нем полотенце, пахнущее Блю. У Пайкет было заболевание почек уже два года, и время от времени ей приходилось проводить ночь у ветеринара под капельницей.
