Мне очень понравилась ваша подруга…
– А почему Вы обращаетесь ко мне, может сразу стоит обратиться к ней?
– Что Вы! Я не переживу отказа, или, по крайней мере, я потеряю сон на неопределенное время, что повлечет за собой потерю аппетита, а аппетит для творческого работника, согласитесь, – самое ценное ибо ведет его к признанию.
И бла-бла-бла, и что-то еще, сейчас уже не помню, но суть в том, что приглашение в театр состоялось и было принято с открытой датой.
На следующий день я познакомил их с моей голосистой подругой, после чего Рыжая, смотря Злате в след, спокойно прокомментировала свою позицию по отношению к ней:
– Она ничего, берем. Заверните.
Дальше в традиции: телефонные звонки, цветы, волнение, ожидания, разговоры…
У Златы был парень. И я, наверно, повел себя с ним грубо. Конечно грубо! А как еще?
– Подружите пока, я в очереди постою – что ли?
И все предыдущие девушки слились в один общий образ и отменились разом.
И осталась только одна Златкина ослепительно солнечная улыбка.
И мы пошли в театр.
А когда дошли с ней до дверей театра, стали целоваться. Да так страстно, что готовы были друг на друге одежду разорвать. Даром что холодная осень, и люди вокруг.
Злате, возвращаться домой к тетке нужно было на электричке. Была уже ночь. Мы ошиблись электричкой и сели не в ту, но были так увлечены друг другом, что поняв, что едем просто в ночь, – по-детски долго хохотали над собой, несмотря на то, что электричка была последней. Сойдя на ближайшей остановке, я попросил ее научить меня танцевать вальс. Я – неуклюжий Буратино, и она – сказочный лебедь из самой красивой сказки. Людей не было на железнодорожной платформе. И казалось, что их нет еще за тысячи километров от нее. Были только осень, пожелтевшие листья, ночь, луна, звезды и мы. Мы вальсировали одни на станции с метафоричным названием «Горелово», как будто говоря тем всему миру: «Да гори оно все, синим пламенем. Все то, что не касается нашей любви».
И еще несколько лет была какая-то наркотическая зависимость друг от друга. Животная страсть до изнеможения.
Мы были так молоды… Мы не знали тогда, что у любви не бывает одного лица. Нам и не нужно было этого знать. И даже если бы нам об этом сказали, мы не поверили бы, как не верят все молодые влюбленные. Нам нравилось то ее лицо, которое мы видели.
1.
Я сам себе шторм,
Сам себе капитан,
Как будто пустяк,
Но только что-то не как всегда…
Пустая постель,
И нет причин оставаться здесь.
Немного любви —
Вот, все, что нужно мне.
2.
Свобода и к ней,
В тон – равнодушие
Холодных огней —
Долгих ночей зрачки.
Цинично звеня,
Войдет ребром, вдруг,
Монета в снег.
В анкете чужим
Почерком прочерки.
Припев:
Я выбираю любовь себе на счастье,
Я забираю себе – тебя.
Сопротивляйся,
Если так угодно,
Можно все. Не сложно,
Жечь мосты,
И не бояться темноты.
Одним ничем не примечательным утром, проснувшись после очередной бурной, музыкальной ночи, я обнаружил у себя сильную не характерную слабость. Перед глазами все плыло. Узоры на обоях стены то приближались, то удалялись сами собой. Я встал с постели, чтобы как обычно принять утренний душ, и понял, что ко всему прочему, меня еще и сильно шатает.
– Ого! – невесело подумал я. – Как весело…
Выйдя из ванной комнаты, мне показалось, что все стало в порядке. Не придав особого значения этому инциденту, я благополучно о нем забыл.
И не вспоминал до того времени, пока это не повторилось. Но теперь это состояние не уходило.
Так я начал привыкать к перманентному состоянию головокружения. Жизненной энергии было через край, и по началу такое состояние казалось временным пустяком, не заслуживающим серьезного внимания, даже по прошествии месяца жизни в нем.
Я считал тогда, что это связано с недостатком питания и витаминов в рационе. Энергии каждый день тратилось много. Многие клубы и рестораны в связи с дефолтом закрывались, и музыканты оставались без работы. Сосед предложил поработать грузчиком в ночное время, и я не отказался. Днем же нужно было идти в знакомый подвал и заниматься.
Денег не хватало. Я жил в крайней бедности, но у меня была крыша над головой, любовь и музыка. А это немало. Обычный рацион мой это то, что можно было «перехватить» в студенческом кафе днем, а поздним вечером – ужин дома. Ужин состоял обычно из моего фирменного блюда.