Ток жизни, молодой, пылкой, горячей, не желал иссякать в ней. Черный корсаж, сковывавший грудь, не усмирял бурлившей под ним алой крови.
С наступлением дня ее начинала томить тоска. Хокан обнимал ее, и она до сих пор не могла высвободиться из этого объятия. Она ошиблась, понадеявшись на свои силы. Она обманывалась, когда говорила себе, что может не встречаться с Хоканом. Несколько дней, прошедших без него, открыли ей глаза. Теперь она знала, что ей нужно.
Хокан больше не появлялся у них в доме. Вместо него по вечерам за молоком приходила Элин, и Мэрит вдруг ощутила в глубине души неприязнь к служанке Хокана. Элин сроду не делала ей ничего худого, но все же Мэрит казалось, что женщина она недобрая. Было что-то вкрадчиво-зловещее в этой чернявой молодке. Но, может, это объяснялось тем, что Мэрит всегда относилась с опаской к людям с темными глазами. Ей казалось, что в их черной глубине таится зло.
Ну, скажите на милость, не подло ли приходить сюда вечером, когда Мэрит ждет не дождется Хокана! Мэрит не могла понять, зачем эта девушка мозолит ей глаза и обманывает ее надежды. Ей начинало казаться, что она ненавидит Элин. Не будь ее, Хокану некого было бы посылать за молоком, и он пришел бы сам. Спору нет, служанка не своей волей приходит, ей хозяин велит, но все равно, подлянка она…
Тоска немилосердно давит грудь. Не будет ей покоя, пока она не свидится с Хоканом. Да, теперь она хочет этого. Пусть он придет, она только взглянет на него одним глазком, и на душе у нее сразу полегчает. Ничего ей не нужно, только видеть его каждый день хоть минутку. Но теперь уж промеж ними ничего недозволенного не будет. Она и пальцем не даст ему себя коснуться. Разве не могут они радовать друг друга и при этом не делать ничего худого? Конечно, могут, Мэрит уверена в этом. И тогда все опять будет хорошо. И радость к ней вернется, и совесть ее чиста будет. Пускай Хокан ходит к ним в дом, как раньше. Об этом она скажет ему, и он послушается ее, если хочет ей добра.
Она опять стала ходить в осиновую рощу у ручья. К тому же Тура однажды и впрямь скверно выдоила коров.
Быть может, клетчатый платок Мэрит издалека бросается в глаза тому, кто ищет его, а может, Хокан просто проходил мимо, но только Мэрит вдруг увидела его в нескольких шагах от себя.
И отчего это человек доставляет другому радость одним только своим появлением!
Мэрит стоит у березы, распутывая веревку. Она хочет привязать корову, которую иначе не удержать на месте. Женские пальцы неумело теребят жесткую пеньку, твердую, как мускулы дюжего парня.
Хокан видит, как пальцы ее пытаются развязать тугой узел. Но этак ей не развязать узел на веревке. Чересчур нежные у нее пальцы, и нет в них настоящей крепости. Гляди-ка, да она гладит узел! И Хокан чувствует эту ласку на своей руке, легкую, как дуновение ветерка.
Узел веревки похож на сплетение мускулов — это его плечо гладит она. Хокан помогает ей развязать узел и ощущает при этом, как горят ее пальцы.
— Мэрит, — говорит он.
Сейчас она скажет ему, что надумала. Пускай все будет по-старому, они снова будут видеться друг с другом, как добрые соседи, но этим он должен удовольствоваться. Придется ему смириться с этим, если он ей добра желает. Не захочет же он сделать из нее прелюбодейку!
Но вот его уста произнесли ее имя, и она словно онемела. Она стоит с пылающими щеками, судорожно вцепившись руками в ствол березы, точно ища опоры. После долгого молчания она произносит глухо:
— Что ты со мной сделал?
— Ты боишься?
— Да, боюсь, боюсь…
— Не бойся ничего.
— Я распутницей стану. Потаскухой…
Что он с ней сделал? Когда она оказывается рядом с ним, ее точно кто подменяет. Ей невмоготу противиться ему. Всю ее силу уносит неведомо куда, точно воду в ручье, которая никогда не потечет вспять. Ее влечет к нему. Ей хочется схорониться с ним где-нибудь в кромешной тьме, чтобы ни одна живая душа не могла их увидеть. Тело ее дрожмя дрожит и тянется к его телу, ближе… ближе… И отчего это огонь пробегает по ее жилам, стоит ему только коснуться ее? Почему руки не слушаются ее? Им ведь надо остерегаться его рук, нельзя им касаться друг друга…
