Повель никогда не спрашивает Мэрит, согласна ли она с ним, но теперь она и без его вопроса говорит, что согласна с мужем: Хокан зря время губит.
* * *
Нынче весной все рано зазеленело. Уже в начале мая травы на лугах поднялись так высоко, что можно- было выпускать скотину на пастбище. И это было кстати, потому что корма кончились почти во всех усадьбах.
Из душных темных хлевов коровы вышли на привольные луга, на солнышко. Они потучнели, отъелись, вымя у них набрякло молоком. Пастбище у крестьян было общее, днем за стадом присматривал пастушонок, а на ночь коров помещали в загон неподалеку от деревни, здесь они оставались под открытым небом. Утром и вечером коров доили прямо на пастбище, и тут же они находились в самые светлые ночи, когда ни волки, ни воры не смеют приблизиться к стаду.
В усадьбе Повеля появилась работница, и Мэрит больше не приходится самой доить. Она стряпает еду, пока Повель со служанкой работают в поле. Теперь у нее есть время заняться сидячей работой, и она принимается за шитье простынь.
Спустя несколько дней после того, как коров выгнали на пастбище, ей пришло в голову, что по вечерам она могла бы доить сама. Тогда бы служанка оставалась в поле на час дольше. Толково придумано, похвалил ее Повель.
На дойку и водопой коров водили в кудрявую осиновую рощицу у ручья. На берегу ручья росло также несколько густых елей, которые служили навесом от дождя. Доить отправлялись задолго до заката, когда скотину гнали в рощу на водопой, и если поторопиться, то можно было вернуться домой с молоком, пока солнце еще не село.
Наливая молоко Хокану в кринку, Мэрит сказала:
— Я теперь сама дою по вечерам.
Он ничего не ответил на это. Может, он и не прислушался к ее словам. А ему и незачем прислушиваться или забирать в голову ее слова. Она просто так сказала, безо всякого умысла. Да и ничего особенного не было в том, что она рассказала ему, что теперь сама доит по вечерам.
И вот на следующий день она сидит на скамеечке у водопоя. Из рощи не видно деревни, а из деревни не видать рощи. Бугристое поле, заваленное грудами камней, лежит между деревней и рощей, заслоняя их друг от друга. Отсюда видно лишь несколько труб над избами. Их-то, должно быть, и хочет разглядеть Мэрит, которая сидит, повернув голову в сторону деревни. А может, ей любопытно глядеть на Франса Готфрида, ведущего по каменистому полю в упряжке двух недавно холощеных волов. Волы упираются и рвутся из ярма, и старик кричит на них так, что эхо от его крика разносится далеко по окрестностям. Но вот он скрылся из виду со своей упряжкой, и кругом опять ни души.
Мэрит хотелось бы доить тут круглый год. В хлеву тесно, там стоит запах коровьей мочи и навоза. А тут воздух чистый, и ветерок веет, шурша в осинах. Под ногами бежит ручей, и так славно пахнет свежей весенней листвой. А однажды вечером птицы тут так и заливались.
Вот уж и последняя корова осталась… Ждет ли Мэрит кого из деревни? Никто не идет. Но вот из зарослей березняка выходит человек. Он тихо подходит к ней и останавливается около ее скамеечки. Она не оглядывается. Надо ли?
— Мэрит… — говорит человек, который подошел к ней. Его колено касается скамеечки.
Что за диво? Где-то глубоко внутри нее все затрепетало, когда Хокан назвал ее по имени. Мэрит — имя ее прозвучало, как колокольный звон, и на душе у нее стало празднично. Вот так же вздрагивала она, когда в воскресенье по утрам до нее доносился первый звук церковного колокола.
— Тебе прямо тут молоко налить?
— Нет, у меня и кринки нету.
— Зачем же ты тогда пришел?
Да, не худо бы спросить его: чего ради пробрался он через осиновую рощу и подошел к ней? Она ведь тут совсем одна. Так недолго и напугать бедную женщину, даром что деревня близко. Для чего он сюда явился? Она припрет его к стене. И как бы вынудить его еще хоть раз сказать ее имя? Еще раз? Нет, не раз, и не два, а тысячу раз!..
Мэрит сидит на скамеечке босая. Кувшин зажат у нее между коленями, а юбку она заботливо подвернула. Пальцы судорожно сжимают коровьи соски, лицо пылает огнем. Голову ее обдает жаром, в висках стучит. Видно, слишком туго повязана косынка на голове.
