— Прошу прощения, у меня расстройство внимания, и я сегодня выпил слишком много кофе. Я сам не знаю, что говорю. Я растерян. Я весь сплошной хаос.
— Вы говорите, что любовь — это только биология, а я говорю: «Так что же? В таком случае наслаждайтесь ею».
— Нет, блин, тогда выходит сплошная пустота! — возразил он, возвращаясь на диван.
— Тогда что же вы хотите? — спросила я.
— Я хочу, чтобы это что-то значило .
— Так позвольте этому что-то значить!
— Но это бессмысленно.
— Полагаю, вы правы. Вы действительно сплошной экзистенциальный хаос!
— Если вы намекаете, чтобы я поменьше пил кофе и читал Кьеркегора, то прошу прощения! Детка, это мой мир!
— Детка?
— Простите-простите, доктор! — поправился он, сверкнув заигрывающей улыбкой.
Мы оба рассмеялись.
— Вы когда-нибудь ощущали любовь? — спросила я.
— Да… Думаю, да. Наверное, я был влюблен в свою бывшую. У меня присутствовали все те чувства, которые, как принято считать, составляют любовь.
— Значит, некоторые чувства все же существуют.
— Я так думал. Однако, возможно, все это просто химические реакции. — Он вытащил из кармана сотовый телефон и принялся играть с ним.
— Она вас разочаровала?
— Это, блин, еще мягко сказано!
— Значит, она вас расстроила, и теперь вы выбросили на свалку идею любви целиком. Вы отвергаете все?
— Если позвонит мой менеджер, мне придется ответить, — невпопад проговорил он.
— Вам нужно, чтобы вас любили?
— Да.
Поскольку большинство из нас не понимает любви, мы не знаем, что от нее ожидать. Я пока не знала, что именно произошло в его отношениях, но у него явно были какие-то ожидания, разбившиеся вдребезги, что и привело к этому приступу философствования.
Однако я знала, что трудно отрицать тот глубинный голод по чувству, которое мы зовем любовью. И знала, что ощущение страстного желания было для него реальностью. Ну и что с того, что биологические императивы и потребность в утверждении себя являются частями процесса? Он проглядел за ними высшую сущность любви, сумму ее частей.
— Любовь — это нечто большее, чем просто романтическая страсть между двумя людьми, — сказала я. — Она понятие широкое. Можно любить животных, природу, детей, друзей. Мы все обладаем врожденной потребностью дарить и принимать и можем делать это множеством способов помимо того, чтобы просто виснуть на шее у одного человека, одного объекта любви. Можно в некотором смысле любить все вокруг себя.
Он не сказал ни слова, только смотрел недоверчиво, и я продолжила свою адвокатскую речь:
— Расскажите мне о чем-нибудь, что вы любите.
— Играть на гитаре.
— Что вы любите в игре на гитаре?
— Я растворяюсь в звуке. Это происходит без усилий.
— Не описывайте словами. Просто молча подумайте об этом.
— Ладно…
— Вы чувствуете , как вы это любите?
— Непонятно! Что вы просите меня сделать?
— Введите меня в то же настроение.
Он помедлил.
— Ладно. Да, я чувствую какое-то тепло.
— А теперь попытайтесь усилить это ощущение.
— Ах… как хорошо!
— А теперь подумайте еще о чем-нибудь, что вы любите.
— Моя младшая сестра…
— Задержитесь на этом чувстве. Позвольте ему нарастать внутри вас.
Его глаза увлажнились.
— Ну вот, вы только что это сделали! Вы можете культивировать в себе столько любви, сколько захотите и в любое время.
* * *
Мы некоторое время продолжали то же упражнение, и я узнала о его любви ко многим вещам, включая его покойного пса Шермана и фруктовое эскимо со сливочной серединкой.
Я чувствовала себя некомфортно, потому что ощущала его снисходительность, хотя он и пытался следовать моим указаниям. Он определенно считал меня неисправимой оптимисткой во всем, что касается любви. Но при этом был отчаянно несчастлив — достаточно, чтобы заразить этим отчаянием меня.
Так что мы повторяли упражнение снова и снова, называя друг за другом множество людей и занятий, и он оказался способен генерировать ощущение любви и поддерживать его, доказывая самому себе мой довод о том, что чувство любви можно культивировать. Я хотела, чтобы он по крайней мере признал, что оно реально, конкретно. Он мог доверять этому чувству в своем теле. И он все-таки признал, что это приятное ощущение.
