Кока–кола…Как много она для меня значила в детстве и в раннем подростковом возрасте. И не только она — вообще все иностранное дерьмо. Я лип на него как жидкий стул на коврик возле унитаза. Жевательные резинки, сникерсы и жвачка Терминатор были чем–то большим, чем простое счастье. Скорее — светлой половиной жизни. А все остальное — ночь.
Одну секунду — я возьму микрофон и толкну речь. Буду читать по бумажке. Если не хотите слушать — не слушайте. Все равно, кроме жалоб вы ничего не услышите. Никаких конструктивных предложений. Я никогда не знаю что делать…
Моя речь:
Я полагаю, что каждого из нас (я имею ввиду молодых людей от двадцати пяти до тридцати лет) коснулась та перестроечная истерия, когда вдруг начали продавать Баунти, Твиксы, двухлитровки с Кока — Колой и сигареты LM… Мне было тогда лет двенадцать–тринадцать и сейчас — когда Марсы и Баунти уже не нужны на хуй — мне часто бывает обидно… Часть жизни была сожрана. Вот как будто взял кто–то и отожрал кусок времени. Подросток видит мир совсем еще удивительно интересным — можно, например, не спать две ночи подряд и что–то предвкушать. Много написано книг, много мест можно повидать и очень много натворить того, за что накажут, но не сильно. Мне не было ничего интересно кроме Сникерсов и жвачки Терминатор. Я трепетал и пускал слюну от импортного дерьма. Любую ром–бабу отечественной выпечки и променял бы на импортный кексик со вкусом манго. Мне на хрен не был нужен мамин борщ — я хотел Фанты, Турбы и той дрянной сухой мочи, которую можно было разводить в воде и получать бурду под название Yuppie!
За батончик Марс я мог бы убить и ограбить. При виде единственного тогда в Москве Мак — Доналдса около Пушкинской Площади я начинал говорить тонким голосом с придыханиями и почти что эякулировать.
Я собирал пустые бутылки на улице, чтобы на свои деньги купить себе маленький Сникерс. Однажды я выудил старую поллитровку Жигулевского из вонючего полувысохшего пруда. Бутылка была сплошь покрыта лягушачьей икрой. Я не выкинул ее назад и не дал головастикам окончательно развиться в своей икре — мне нужен был маленький Сникерс.
Я запоминал все дебильные рекламы по телевизору — цитировал их в засоренном мозгу. Я стоял возле ларьков — глядя на туберкулезных, зачуханных продавцов, купающихся в жевательной резинке, водке и чужеземных сигаретах и думал, что работать в таком ларьке с такими сокровищами — это счастье. Я воровал деньги в школьных раздевалках, чтобы купить сигареты Pall Mall, коктейли Водка — Лимон и Ром — Кола… Вторая половина моего детства пошла псу под хвост. И ее уже никогда не вернуть.
Еще я любил вкладыши. Боготворил эти бумажки. И как всегда — я переборщил. Дошел в своем увлечении до крайности. Воровал из дома ценные вещи (мне тогда было 10 лет) чтобы купить или обменять их на вкладыши. Потом меня дома чуть не убили. Я не буду рассказывать эту историю — очень тяжело об этом говорить. Но повторяю — чуть не убили.
Шея была в следах пальцев.
Вкладыши я покупал у маленького дегенерата по фамилии Черников. Это был крохотный, жутко неприятный мальчик. Выродок. Мутант. Лавкрафт писал о таких. Атавизмы и дегенератство. Оба родителя — алкоголики. Как хвастался Черников: «Мой папка выпивает за вечер две бутылки водки». Черникова били. Когда его били — он садился на корточки в угол и орал: «Бллляяяя! Уже заманал! Урою суку!» Я бил его тоже. Но потом перестал бить и стал покупать у него вкладыши.
Когда история моей тайной коммерческой деятельности выяснилась и дома наступила страшная экзекуция — отец мой крикнул: «Да ты бы у Черникова говно в туалете съел за эти вкладыши!»
И я, помню, стоял тогда около стола и зажженной на нем лампы и смотрел вниз. Потому что отнекиваться и отказываться было бы глупо. Съел бы. В туалете.
Вот так… Лучшая пора жизни сгорела ни за хрен собачий. И кто виноват? Мои мозги набекрень и моя неуемная страсть, или же виноваты те, кто заполонил страну всем этим импортным турецким калом и таким образом распотрошил психику таких предрасположенных «детишек» как я и сделал из мозгов лягушачью икру? Я думаю, что виноваты все.
