— Почему, почему, почему, почему? — не сдаваясь, упрямо захныкал он.
— Я же тебе сказала. — И вдруг, устав от всего этого, она в отчаянии выпалила: — Ведь малярия-то у тебя от твоих туземцев!
Большие черные глаза мальчугана, оторвавшись от созерцания поселка, уставились на мать. Они смотрели с насмешливым упреком, и щеки матери запылали румянцем.
И все же она сама наполовину верила в то, что сказала, или, вернее, должна была верить: ведь каждые полгода кустарник стоял в воде и кишел москитами, и с этим приходилось мириться, ну а на кого-нибудь вину взвалить надо.
— Не спорь, — продолжала она. — Играть тебе с ними нельзя. Ты уже вырос, чтобы играть с грязными кафрами. Пока ты был маленьким, другое дело, а сейчас ты уже взрослый. [13]
Томми не ответил. Он молча сидел на ступеньках под палящими лучами полуденного солнца, тускло-желтого за туманным маревом пыли и дыма над горами.
Теперь он уже не ходил больше в поселок, потому что, если он хотел стать взрослым, ему нельзя было дружить с черными. Так его учили родители. Только ни одному их слову он не верил.
Несколько дней спустя, когда Томми гонял за домом футбольный мяч, из-за кустов его окликнули черные ребятишки, но он отвернулся и сделал вид, будто не замечает их. Они окликнули его снова и унеслись прочь. И Томми горько заплакал, ведь он остался совсем один.
Он подошел к обрыву, лег на живот и стал глядеть вниз. Палящие лучи солнца словно пронизывали его насквозь. Он тряхнул головой, и копна каштановых волос упала ему на лоб, защищая глаза от слепящего света. Внизу работали люди, но ему казалось, что там копошатся муравьи, а почти отвесно взбиравшиеся по склонам вагонетки были как спичечные коробки. Паутина лестниц на той стороне котлована и земляные ступеньки, по которым спускались и подымались рабочие, казались такими непрочными, что, упади сверху камень — от всего этого не останется и следа. Да и на самом деле, случаи, когда срывались камни, были здесь не в диковинку. Вцепившись в землю, подобрав живот, Томми распластался на краю обрыва и смотрел в котлован. Муравьи да мошки — вот на кого они были похожи там, внизу. И мистер Макинтош, частенько спускавшийся туда, чтобы не сказали, что он трус, тоже был похож на муравья. И отец, и он — Томми — были бы там, как козявки.
Все это напоминало муравейник — огромный новенький муравейник, такой же пестрый и красочный, как настоящий. По краям котлована, вверху слои земли были красно-бурыми, ниже, где земля была смешана с гравием, — серыми, а еще ниже — светло-желтыми. Вокруг желтели кучи тяжелой отработанной породы со дна котлована. Томми протянул руку и взял горстку земли. Плотная и неподатливая, чуть влажная от дождя, она безжизненно лежала на ладони. Мальчик стиснул пальцы в кулак, разжал их; сохранив следы пальцев, желтая масса приобрела форму. Но какую? Что напоминал этот комочек глины? Кусочек корня? Обломок скалы, источенный водой? Томми с силой покатал комок между ладонями, и [14]
он стал гладким, как речной голыш. Усевшись, Томми набрал еще глины и слепил котлован. Прутики-рельсы взбегали по склонам, а квадратики глины стояли, как вагонетки. Но на солнце котлован быстро высох, потрескался и распался. Пнув свое глиняное сооружение ногой, Томми уныло поплелся обратно к дому. Солнце садилось, и мальчику казалось, что золотому веку свободы пришел конец: режим, расписание, запреты — вот что ждет его теперь.
Мать видела, как он тоскует, но думала: «Ему пора в школу, а там уж он найдет себе товарищей». Но Томми едва минуло семь лет, и он был еще мал, чтобы его можно было определить в пансион в городе. Тогда она послала за учебниками и начала учить его читать. Однако занимались они лишь два или три часа в день, а все свободное время, — жаловалась мать, Томми бродил один, не спуская глаз с поселка, откуда доносился веселый гомон его сверстников.
С виду можно было подумать, что мальчик спокоен, но в душе он очень страдал от того нового, что на него свалилось. Он познал одиночество, и это было гораздо важнее всего, что давали ему книги. Лежа на краю обрыва, мальчик лепил из желтой глины фигурки, и они стали участниками его игр. Бетти, Фредди и Дирк — так он назвал их. Из всей детворы поселка Томми любил больше всех Дирка.
