Сам Имхотеп, вступив с балкона в спальню, не испытывал заметного волнения, словно не понимал, что любовница фараона предстала перед ним почти обнаженной. По этикету она должна была быть одета в глухое, украшенное золотом и медью, черное платье и ее роскошные формы должна была скрывать плотная накидка. Только этого не было.
В спальне глухо прозвучал сухой смешок Верховного жреца:
– Никто не вправе коснуться тебя, кроме фараона. Видимо, этот глупец думает, что стоит лишь издать закон, как он тут же вступит в силу.
Милое, по-кошачьи лукавое личико Анк-су-намун: осветила улыбка, и она указала на свое покрытое рисунком тело: лиф и юбка, стилизованные под крокодилью чешую, были нарисованы прямо на ее коже. За исключением золотых украшений на шее, запястьях, талии и лодыжках женщина была голой, словно виноградина.
– Это последнее из нанесенных мне оскорблений, любимый, – прошептала она. – Теперь я, словно вещь, без остатка принадлежу фараону, и каждый день на мою кожу выкладывается новый слой краски.
Двое влюбленных стояли друг напротив друга в золоченой спальне возле широкого ложа, застеленного шелковыми тканями.
– Но когда Сети умрет, – произнес Имхотеп, беря лицо женщины в ладони со всей осторожностью, чтобы не размазать узоры, доходящие почти до горла, – трон унаследует его сын и ты станешь свободной...
Он жадно впился губами в ее губы, и она с такой же
страстью ответила на его поцелуй. Они оба знали, что после смерти фараона его любовнице отойдет этот дом, будет назначено приличное содержание и она получит все права гражданина. Конечно, влюбленным не удастся заключить брачный союз. Скорее всего, Верховный жрец не упустит возможности обзавестись такой любовницей, а Верховный жрец в Фивах мог позволить себе очень многое.
Он, конечно, уже стар, – произнесла Анк-су-намун, вытягивая руку, покрытую узорами. Чтобы погладить любимого по щеке, – но еще крепок и может прожить немало лет.
– Неужели?
Ее глаза сузились, и теперь напоминали блестящие черные драгоценные камни на овальной маске лица:
– Может быть, тебе стоит что-нибудь предпринять?
Ответом его послужила улыбка. Он снова поцеловал ее, и его ладони размазали узоры, нанесенные жирной краской на коже возлюбленной.
– Ради любви к тебе, – прошептал он, – я готов бросить вызов самой смерти.
– Самой смерти! – эхом отозвалась Анк-су-намун, ища губами его губы.
Они и представить не могли, что в то время как они ласкали друг друга и готовили заговор против Сети, фараон уже мчался через площадь ко дворцу своей любовницы. Он гнал колесницу с такой скоростью, что фаланга охранников едва поспевала за ним.
Любовники, раскинувшись на золоченом ложе предавались любви и разговорам об убийстве. Мускулистый, блестящий, от пота торс Имхотепа вздымался и опускался на соблазнительное изящное тело Анк-су-намун. их тени переплетались на стене, а стоны страсти смешивались со словами заговора. Они непременно сделают это – здесь же, завтра вечером, в этой самой комнате. Имхотеп сам исполнит задуманное и вонзит в грудь фараона хеттский кинжал, чтобы ни у кого не оставалось сомнений, кто именно совершил убийство.
Ни их близость, ни коварный план еще не завершились, как огромные золоченые двери, охраняемые жрецами Имхотепа, внезапно распахнулись, едва не слетев с петель, словно под действием ужасной неведомой силы.
Без сопровождения обычного эскорта на охранников-медджаев, которых он оставил далеко позади в своем страстном порыве выяснить личность любовника своей наложницы, фараон ворвался в зал. В тот же момент жрецы Имхотепа, испуганные и изумленные, отпрянули в стороны.
Лицо Сети, казавшееся еще более удлиненным из-за высокого золотого венца фараона, изображавшего кобру в угрожающей позе, исказила злобная гримаса. Он нахмурился, его квадратная, выделявшаяся темным пятном на лине козлиная бородка задрожала:
– Что вы здесь делаете? – хрипло спросил он склонившихся жрецов.
Не дожидаясь ответа, Сети прошел мимо них, и его обутые в сандалии ноги, ступавшие по мраморным плитам пола, словно издавали барабанный бой, эхом разносившийся по дворцу.
