Мудрость веков - страница 205
1926 год был тем переломным моментом, когда перед страной встал выбор: или Общее Благо или «тьма фетишизма». Победило последнее. «Напомним о свойствах, совершенно недопустимых в общине: невежество, страх, ложь, лицемерие, своекорыстие, присвоение, пьянство, курение и сквернословие». Все это со временем возникло не только в общине, но и в государстве в целом. К этому черному списку Учителя присоединили и насилие, против которого предупреждали особо. «Из всех насилий самое преступное и уродливое зрелище являет насильственная община. Каждое насилие обречено на реакцию, а самое худшее насилие обречено на реакцию самую худшую»[693]. Через три года страна оказалась свидетельницей насильственной коллективизации, а через несколько десятков лет — «самой худшей реакции»: развала аграрной основы страны и нравственного упадка деревни.
Предчувствие жесточайших репрессий, идеологически оправдываемых ложной сталинской теорией усиления классовой борьбы по мере строительства социализма, находим мы на страницах «Общины». «Ни капиталистический сыск, ни инквизиторские тюрьмы недопустимы»[694]. И еще: «Труд невозможен среди вражды, — опережая надвигающееся, пишут авторы „Общины“. — Строение немыслимо среди взрывов ненависти. Содружество борется с человеконенавистничеством»[695].
Община, или коммуна, в истинном духовном ее смысле, в России не состоялась. Революция, ведомая ложными целями и представлениями, задушила ее. Тоталитарное государство подменило ее коллективизмом или принудительной коллективизацией.
Какие бы эксперименты, какие бы подмены не производились с сознанием, искоренить энергетику природного религиозного чувства в человеке невозможно. Это чувство — одна из важнейших составляющих его духа, оно унаследовано от космической его изначальности. В тоталитарной же России поток этого чувства, лишенный нормального духовного питания, направился не к Высшему, а туда, где возрастал ядовитый цветок бездуховного учения. И поэтому предметом веры стала марксистская теория коммунизма, а предметом поклонения ее основатели и их последователи. Диктатор, создавший чудовище тоталитарного государства, стал земным богом и «великим учителем».
Два первых вождя были обожествлены — один после смерти, другой уже при жизни. Вслед за ними каждый генсек претендовал, если не на должность живого бога, то определенно на роль наставника и учителя своего народа. И несмотря на то, что некоторые из них были малограмотны и не могли даже овладеть «священным писанием», последнее «мудрое» слово в любой области жизни и деятельности страны оставалось за ними. Обширный и выдрессированный чиновничий аппарат, «коллективный учитель» народа, вкладывал в уста очередного генсека «мудрые» мысли и «исторические» доклады. На смену старому русскому царству пришло «новое».
Ложная религия, освятившая это царство, оказалась жестокой, мрачной и нетерпимой. Такая религия в сути своей требовала своей инквизиции, чтобы раздавить и уничтожить все, что угрожало этому «темному царству» и ее насильственной идеологии. Как в мрачные времена инквизиции горели костры, сжигавшие еретиков, так же по всей России гремели выстрелы и лилась кровь, трусливо и подло скрываемая от «посторонних» свидетелей.
30-е годы были пиком разгула сталинской инквизиции, приведшей к окончательному уничтожению носителей русской духовной культуры, а также их трудов. Это было время ликвидации всяческой политической оппозиции и насаждения урезанного просвещения, создавших самые благоприятные условия для развития невежества и бескультурья. Над страной опустился тот пресловутый «железный занавес», который отрезал СССР, и прежде всего Россию, от остального мира, от информационно-энергетического обмена с ним, от развития мировой Культуры и науки. «Вот мы слышим о каких-то допросах с пристрастием, — писал Н.К.Рерих в 1936 году, — об ужасах пыток, происходящих в наше так называемое культурное время. Какой это срам! Какой это стыд знать, что и сейчас совершенно так же, как и во времена темнейшие, производятся жестокие мучения»[696].
Концлагеря, тюрьмы, специальные места для ссылок становились все многочисленней, заражая чистые пространства России насилием, жестокостью и кровью. «Там, где все было отнято, — писала Елена Ивановна Рерих в том же 1936 году, — где всякое творчество было задушено, где было забыто человеческое достоинство, там особенно мощно проснется и уже пробуждается жажда к знанию и к истинной свободе. В положенное время воссияет Чертог Небывалый. Потому сейчас в грозное время нам заповедано хранить торжественность. Мы вступили в разгар битвы Армагеддона»
