Шекспир снова рассмеялся. Он был благодарен Слайду за то, что тот поднял ему настроение. Слишком много мрачных событий случилось накануне: заговоры против Ее величества, ожидающий подписания смертный приговор Марии, королеве Шотландии.
— Будь осторожен, Гарри Слайд, иначе не успеешь оглянуться, как окажешься на виселице.
— Возможно. Но сейчас вас случайно не заинтересует местонахождение двух священников из Общества Иисуса? [1]
Шекспир мгновенно собрался с мыслями.
— Два иезуита? Гарнет и Саутвелл? [2]
— Они самые.
— Что ж, это была бы крупная добыча. Ты поймал их?
— Они и так в ловушке, господин Шекспир.
— Расскажи подробней.
Слайд был стройным мужчиной с открытым лицом, обрамленным светлыми локонами. Поговаривали, что он при желании способен выманить угрей из рек и пчел из ульев. Даже тем, кого он предал, а таких было немало, трудно было испытывать к нему неприязнь.
— Это стоит сотню марок.
Шекспир понимал, что Гарри хитрит и пока не знает, где скрываются эти иезуиты, но только Слайду было под силу их найти. Он славился тем, что всегда был в курсе того, что и где происходит в столице, и уверял, что у него по крайней мере по одному информатору в каждой тюрьме Лондона и Саутуорка. Шекспир в этом не сомневался. Слайд сыграл главную роль в раскрытии недавно расстроенного заговора, целью которого было убийство Елизаветы и возведение на трон королевы Шотландии. Это была та самая королева Мария, дни которой, похоже, уже сочтены, ибо она по самую свою королевскую шею была замешана в сговоре против своей кузины. Допрошенная и приговоренная к смерти Мария ожидала своей участи в холодных стенах замка Фотерингей в Нортгемптоншире. Елизавете оставалось лишь подписать приговор.
Своим положением Мария была в немалой степени обязана Гарри Слайду, ибо именно он внедрился в группу заговорщиков и от имени и по поручению Уолсингема и Шекспира следил за каждым их шагом. У осужденных — Бабингтона, Балларда и остальных — не было ни единого шанса. Их короткая жизнь оборвалась в страшных муках на Линкольнз-Инн-Филдс. [3]Осужденных повесили, но задушили не до смерти, еще живым, им выпустили кишки, их продолжающие биться сердца швырнули в котел, затем тела четвертовали и разбросали по городу. В довершение их головы были надеты на пики и выставлены на Лондонском мосту в назидание будущим изменникам.
Если Слайд и испытывал какие-либо чувства по отношению к этим несчастным, с которыми он очень сблизился и чью дружбу всячески поощрял, то ему удавалось их тщательно скрывать. Он был мастером лицемерия — искусства демонстрировать любые чувства и симпатию, когда нужно было завлечь жертву в ловушку. Казалось, Слайду невозможно доверять, но он был необходим, подобно острому кухонному ножу, но который в любую минуту может выскользнуть из рук и порезать вам палец. И к тому же, как Шекспир уже не раз убеждался, в обществе Слайда приятно проводить время.
— Я должен знать больше, прежде чем решить, расставаться ли мне с подобной суммой за поимку парочки иезуитов.
— Что ж, у меня есть проверенная информация, что Саутвэлл живет неподалеку от города.
— Где именно?
— Через сорок восемь часов я все выясню.
— А Гарнет?
Слайд растерянно ухмыльнулся и пожал плечами.
— Думаю, Гарнета здесь нет. Полагаю, он отправился вместе со своим стадом изменников в Норфолк.
— Это уменьшает сумму вдвое.
— Господин Шекспир, но мои расходы…
Шекспир снял с пояса кошель и достал две монеты.
— Собрался осчастливить всех своих портных, виноторговцев и шлюх? Уверен, у тебя еще и игорные долги. Три марки сейчас и двадцать семь получишь позже, если приведешь меня к иезуиту.
Слайд взял монеты и небрежно подкинул их в руке.
— А вы жесткий человек, господин Шекспир.
— К счастью для тебя, Гарри, я не настолько жесток, как мог бы, иначе ты полжизни провел бы у позорного столба. Но будь начеку. Нам нужны сведения.
— Ваша воля будет исполнена, о повелитель… — И Слайд удалился, завернувшись в свою дорогую накидку.
Появившийся в дубовом дверном проеме и низко поклонившийся констебль явил собой разительный контраст по сравнению со Слайдом. Это был крупный человек, с сильными руками лучника, рельеф которых был заметен даже под шерстяной рубахой и курткой из воловьей шкуры, и, тем не менее, его трясло так, словно он пережил нечто сродни ужасу. От него пахло пожаром.
