Схватив две таблетки, я проглотил их, ничем не запивая.
Пошел к раковине в поисках стакана. Он был разбит вдребезги. Я вывалил мокрую занавеску на пол. Я нагнул голову и попил из-под крана. Выпрямился, достал сигареты и закурил. Взглянул на груду тряпок. Господи, да хватит ли у меня сил начать все сначала? Потеря великолепного собрания книг едва не довела меня до слез. Книги были не просто порваны, изуродованы, вырваны из обложек. Крутом валялись обрывки этих обложек. Основа любого образования — Мертон, Чандлер, Йейтс.
Поэты, авторы детективов, романисты — все смешались в оргии разрушения. Мне едва ли придумать более удачную эпитафию для собственной жизни.
Кики, моя бывшая жена, пыталась обучить меня философии скоростным методом, заставить меня рассуждать.
Я протестовал:
— Мне меньше всего хочется думать. Как ты полагаешь, зачем существуют моря выпивки?
Она настаивала.
Разумеется, чего-то я нахватался. Я не могу уверенно произнести слово «Кьеркегор», но вот что я запомнил: чем больше отчаяния в жизни человека, тем больше этот человек способен видеть.
Если это правда, то теперь мое зрение должно быть воистину всеобъемлющим. Увы, ничего не может быть дальше от правды. Жалел ли я сам себя? Можете побиться об заклад.
Это, наряду с нытьем, мечтаниями и дерьмовой болтовней, алкоголик делает первоклассно.
Я поплелся вниз и обратился к миссис Бейли. Она мне тепло улыбнулась, и мое сердце упало. Я сказал:
— У меня неважные новости.
— А… только не говорите мне, что вы снова уезжаете в Лондон.
— Нет… нет… Моя комната разгромлена.
— Разгромлена?
— Все перевернуто… кто-то туда вломился. Все переломано.
— Щенки.
— Что?
— А… эти хулиганы, которых сейчас везде полно. Никакого уважения.
— Я заплачу за все, что сломано.
— Еще чего. Пусть платит страховое общество.
— Вы застрахованы?
— Нет. Но мне всегда хотелось произнести эту фразу.
МОНАСТЫРЬ СВЯТОЙ МАГДАЛИНЫ
Самым привычным звуком для прачечной был звук кашля. Как адский хор. Все девушки непрерывно курили. Это помогало им снять усталость и чувствовать себя взрослыми. Пар, наполнявший помещение, смешивался с никотином, вызывал сухой кашель, который, казалось, рвался из самой глубины отчаяния. Когда Люцифер слышала этот кашель, она начинала улыбаться, сама даже того не сознавая. Улыбка зарождалась в уголках ее глаз и распространялась дальше по мере продвижения монахини по помещению. Опустив головы, девушки пытались определить, в каком она настроении. Разумеется, настроение всегда было плохим, но степень ее злобы — разной.
Любимой забавой Люцифера было выбрать девушку и приказать ей подшить стопку занавесок Монахиня сначала говорила с несчастной почти ласково, потом внезапно ударяла ее кулаком, да так сильно, что девушка с визгом отлетала к стене.
— Ты, вавилонская блудница, что ты о себе вообразила? Тут тебе не курорт. Ты здесь, чтобы исправиться, и если я еще раз увижу, что ты улыбаешься, я пошлю тебя драить уборную.
В арсенале ее жестокостей была и такая: обернуть провинившуюся мокрыми простынями и оставить так стоять всю ночь. Это называлось очищением.
Я пошел в банк и встал в очередь. Потратил довольно много времени, чтобы заполнить бланк. Обозначил солидную сумму. Вы удивитесь, но там сидела та же самая кассирша. Я жизнерадостно поприветствовал ее:
— Салют.
Девушка подняла глаза и вспомнила. Нет, она не вздохнула, потому что это запрещено банковскими инструкциями. Но была где-то совсем близко к этому. Я протянул ей бумагу со словами:
— Вероятно, сегодня мне уже не придется доказывать, что я — это я?
Но она могла затянуть процесс. Это есть в инструкции. Кассирша встала со словами:
— Мне нужно это подписать.
— Вы шутите.
— И покурите, раз есть возможность.
— Я не курю.
— Вы меня удивляете.
Я прочитал все насчет кредитов на жилищное строительство, ипотечных кредитов и тому подобного дерьма. Видел, как она советуется с начальником. Он четыре раза посмотрел в мою сторону. Я знаю точно, считал. Вернувшись, кассирша спросила:
— Какими купюрами желаете получить деньги?
— Любыми. И в коричневом конверте.
Она дала мне белый, на что я сказал:
