Мэри уже сообщила ему, что Рашель отрицает отцовство Тима, тогда как подружка говорит, будто никаких других дружков у нее не было. Это же подтверждают хозяева паба, в котором она работает.
Что-то более серьезное таилось в ее нежелании оставить ребенка. Возможно, и свежие порезы на ягодице имели какое-то отношение к ее состоянию. Но пока, очевидно, у нее не было сил говорить о своих бедах. Доктор решил рассказать Рашель о приютивших ее людях.
— Филип — учитель… Тебе он понравится. Добрее его никого нет.
Да и Филипу будет интересно повозиться с умной, но совершенно невежественной девушкой, подумал доктор, уходя.
По прошествии нескольких дней Рашель убедилась в правоте доктора. Она не могла не откликнуться на доброту Симмсов.
Дни шли за днями, недели — за неделями, месяцы — за месяцами. Ребенок рос в ее животе, и сама она расцветала в атмосфере любви и доверия.
Дом Симмсов находился в нескольких милях от Оксфорда и был окружен большим садом, любимым детищем Мэри. Когда она узнала, что Рашель разбирается в травах, то пришла в такой восторг, что девушка не устояла и постепенно почти все рассказала о себе своим неофициальным попечителям.
— А что ты будешь делать, когда ребенок?.. — как-то спросил ее Филип.
Выражение ее лица поразило его, и он даже растерялся.
— Я хочу стать богатой, — ответила Рашель. — Такой богатой, чтобы…
Рашель замолчала. Деньги в этом доме не играли большой роли. Их было немного, но, в общем, хватало, и никто не жаловался на бедность.
Если бы она выросла здесь, надежно защищенная от невзгод, то ее жизнь могла бы быть совсем другой. Несправедливо, что эта семья, которая мечтает о ребенке… Что Мэри, которая все отдала бы за счастье родить малыша… У них нет даже надежды на исполнение своей мечты, тогда как другие…
— Я… Я хочу отдать ребенка вам, — неожиданно заявила Рашель.
Побагровевшая Мэри с недоверием посмотрела на нее. И она, и Филип старались не говорить о приближающихся родах. Каждый раз, когда речь заходила о ребенке, Рашель злилась. Она ничего не рассказывала, только твердила, что не хочет его, и Мэри пришла к выводу, что Рашель отдаст его приемным родителям. Однако они с Филипом ни разу не позволили себе даже подумать о том, чтобы взять ребенка себе.
Если бы раньше, да… А теперь любое агентство сочтет их слишком старыми. Они поженились, когда Мэри было двадцать пять, а потом долгие годы прошли в ожидании беременности, каждая из которых кончалась трагедией. Несколько лет она не могла даже слышать детские голоса. А теперь, когда они с Филипом с радостью взяли бы приемыша, ей — сорок, Филипу — и вовсе под пятьдесят. Слишком поздно…
По крайней мере, так она думала… И вот им предлагают ребенка. Это было как сон, и Мэри отчаянно хотела вернуться в реальность и как-то закрепить это предложение, прежде чем Рашель откажется от своих слов. Однако здравый смысл восторжествовал. Мэри вспомнила, что Рашель сама еще ребенок. К тому же ее чувства в ужасной сумятице, так что она не должна принимать поспешных решений.
Мэри накрыла ладонью сжатую в кулачок руку Рашель.
— Знаешь, моя дорогая, мне очень хочется сказать тебе «да», но, вот увидишь, ты родишь и все будет иначе.
— А если нет? — стояла на своем Рашель.
— Если нет, — вмешался Филип, — тогда ты и твой ребенок будете тут, как дома. Ты уже стала частью нашей жизни… Очень важной частью, и мы с Мэри любим тебя совсем не потому, что ты носишь ребенка. Когда я спросил тебя о твоих планах на будущее, я вовсе не думал избавиться от тебя. Просто тяжело видеть, как ты обращаешься с разумом, данным тебе Богом. Ты говоришь, что хочешь стать богатой. Но будь осторожна, не пожелай себе того, что потом может оказаться в тягость.
Рашель показалось, что он ударил ее ножом. Его добрые слова хороши для других, у кого есть родители и свой дом.
Роды начались в конце июня, в субботу вечером. Мэри утешала и поддерживала ее. Родился мальчик, но Рашель отказалась даже посмотреть на него.
— Не хочу, Мэри. Унеси!
Пока Рашель была в больнице, Мэри склонялась над его кроваткой и следила за каждым движением малыша, с радостью отмечая малейшие перемены в его поведении.
