— Ну как, не замерзла? — отозвался он, обращаясь к девушке.
Аня слезла с лошади и на затекших от непривычной езды, словно чужих ногах подошла, как догадалась, к главному командиру и, стараясь говорить четче, отрапортовала:
— Минер-подрывник сержант Анна Малых прибыла в ваше распоряжение!
Командир улыбнулся, вздохнул и, неожиданно обняв Аню за плечи, по-отцовски расцеловал в обе щеки.
— С прибытием, дочка, в Черниговское партизанское соединение! Ну, а вот это твой командир, — указал он на высоченного партизана с автоматом на груди.
— Товарищ командир, — жалобно, с нотками протеста, возразил тот, — у меня детский сад, что ли?
— Ну-ну! Ты мне это брось!
И к Ане:
— Ты, дочка, не смущайся, это он шутит. Шутник он у нас! В общем, бери пополнение, — уже строго добавил командир в сторону усача, — устрой человека с дороги.
— Пойдем, — бросил Ане ее будущий начальник.
Аня, сняв с лошади парашют и вещмешок, заторопилась следом. Началась ее совершенно новая, ни на какую прежде не похожая жизнь…
Опустившись по крутым ступенькам в землянку, Аня оказалась в просторном Т-образном помещении.
В центре землянки стояла высокая печь, сделанная из большой железной бочки. Она ярко пылала и красно светилась раскаленным металлом. Было тепло, пахло свежей хвоей, лежащей на полу и на нарах, которые вытянулись вдоль стен.
— Вот, знакомьтесь! — бросил командир и, сделав широкий жест рукой, добавил с усмешкой: — Землянка подрывников и ее обитатели, с одной стороны, и новый подрывник Анна Малых, — с другой.
Партизаны поднялись с нар, обступили Аню, и, конечно же, опять повторилась «пресс-конференция». Некоторое время спустя к Ане подошла пожилая, худощавая женщина. Это была Софья Иосифовна Якубович, или Осиповна, как ее звали партизаны.
— Погодите, хлопцы, порасступитесь! — чуть картавя, сказала Осиповна. — Дайте человеку отдохнуть с дороги. Успеете еще наговориться! Садись, милая, сюда вот, к столу.
Она подала Ане свежий хлеб, сало, налила большую кружку кипятку, заваренного какими-то ароматными ягодами и листьями. Потом поставила круглый армейский котелок, доверху наполненный густым, чуть коричневатым гречишным медом.
Ане показалось, что она целую вечность не видела такого лакомства. Правда, на курсах ей как некурящей взамен папирос выдавали время от времени дешевенькое монпансье, но разве сравнишь его с настоящим гречишным медом?!
Девушка с наслаждением пила душистый напиток, никак не могла оторваться от кружки. Только тут, за столом, разомлев, она каждой клеточкой своего тела ощутила неодолимую усталость и сама не заметила, как, повалившись на нары, уснула. Спала крепко, без снов, вольно разметав по подушке свои светлые волосы. Лишь поздним вечером Софье Иосифовне удалось разбудить ее, а ее дочь — шустрая Верочка — помогла умыться и привести себя в порядок.
Поужинав вместе со своими новыми друзьями за длинным дощатым столом, Аня долго, до рассвета, рассказывала подрывникам о Москве, о Большой земле, о том, как там, в советском тылу, живут и трудятся люди.
Послушать Аню хотели нее, в землянку набилось столько народу — не протиснуться. Лишь после того, как из штаба вернулся командир и посоветовал ложиться спать, гости нехотя разошлись.
Для Ани неторопливо потянулись дни партизанской жизни, только вовсе не такой, о какой она мечтала. Все ее обязанности сводились к тому, чтобы через сутки дневалить у землянки или охранять яму со взрывчаткой да при случае помогать Софье Иосифовне на кухне: мыть посуду, чистить картошку. Софья Иосифовна тихим своим голосом рассказывала, как фашисты на ее глазах расстреляли мужа, связного партизанского отряда, как, убитая горем, она, забрав ребенка, ушла в лес. Шесть суток бродила несчастная мать по заснеженной целине, теплом своего дыхания согревая Верочку. И только на седьмые сутки их, почти окоченевших, случайно нашли партизанские разведчики.
Как ни упрашивала Аня своего командира послать ее на задание — ответ был один:
— Не сейчас. Успеется.
Даже четырнадцатилетний Вася Коробко ходил наравне со всеми рвать эшелоны. А ей — чистить картошку, мыть кружки…
