Около одного из брусов, с вытертой поверхностью, все следы соединялись, смешивались и путались.
– Здесь, – заявил молодой полицейский, – наши беглянки встретились с мужчиной и стали держать с ним совет. Одна женщина, та, у которой маленькие ножки, села.
– В этом еще надо убедиться, – с умным видом заметил папаша Абсент.
Но его коллега решительно положил конец всем попыткам заняться проверкой.
– Вы, старина, – сказал он, – сделаете мне одолжение, если постоите спокойно. Отдайте мне фонарь и никуда не уходите.
Тон Лекока, прежде сдержанный, внезапно стал таким повелительным, что папаша Абсент не осмелился возразить. Как солдат на посту, он остался стоять, неподвижный, молчаливый, сконфуженный, с любопытством и удивлением наблюдая за своим коллегой.
Свободный в своих действиях, получивший возможность направлять свет в ту или иную сторону в зависимости от быстроты своих мыслей, молодой полицейский осматривал окрестности.
Ищейка, идущая по следу, и та не такая оживленная, не такая ловкая, не такая беспокойная.
Лекок ходил взад и вперед, возвращался, уклонялся в сторону, вновь возвращался, пускался бегом или останавливался без видимой причины. Он ощупывал, вглядывался, внимательно рассматривал буквально все: пустырь, деревянные конструкции, каменные глыбы и даже мелкие предметы. Он то стоял, то опускался на колени, порой ложился ничком, опуская голову так низко, что от его дыхания таял снег.
Вытащив из кармана сантиметр, он с ловкостью землемера измерял, измерял, измерял… Все эти действия он сопровождал странными жестами, словно сумасшедший, прерывал их ругательствами или смешком, вскрикивал от досады или от радости.
Наконец после четверти часа этих странных занятий Лекок вернулся к папаше Абсенту, поставил фонарь на брус, вытер руки носовым платком и объявил:
– Теперь я знаю все.
– О!.. Может, ты преувеличиваешь?
– Когда я говорю «все», я имею в виду все, что относится к тому эпизоду драмы, которая там, у вдовы Шюпен, закончилась кровопролитием. Этот бескрайний пустырь, засыпанный снегом, похож на огромную страницу, где люди, которых мы разыскиваем, запечатлели не только свои движения и демарши, но и тайные мысли, надежды и тревоги. Что они говорят вам, папаша Абсент, эти торопливые следы? Ничего. А для меня они живут, как те, кто их оставил. Они трепещут, говорят, обвиняют!..
Про себя старый служащий Сыскной полиции отметил: «Безусловно, этот парень умен. У него есть способности – это бесспорно. Только он немного чокнутый».
– Вот, – продолжал Лекок, – сцена, которую я увидел. Когда убийца отправился в «Ясный перец» с двумя женщинами, его приятель, которого я назвал бы сообщником, ждал здесь. Это человек среднего возраста, высокий – не ниже ста восьмидесяти сантиметров, в мягкой фуражке, одетый в коричневое пальто из драпа букле, возможно женатый, поскольку он носит обручальное кольцо на мизинце правой руки…
Старый полицейский в отчаянии замахал руками, что вынудило Лекока замолчать.
Это описание человека, существование которого еще не было доказано, эти точные подробности, перечисленные абсолютно уверенным тоном, разрушили все представления папаши Абсента и вновь повергли его в сомнение.
– Это не очень-то хорошо, – проворчал он, – это невежливо. Ты говоришь мне о вознаграждении, я все принимаю всерьез, слушаю тебя, подчиняюсь тебе во всем… а теперь ты издеваешься надо мной. Мы что-то нашли, а ты, вместо того чтобы идти вперед, останавливаешься и начинаешь рассказывать мне сказки…
– Нет, – ответил молодой полицейский, – я вовсе не насмехаюсь над вами. Я ничего не сказал вам, в чем не был бы уверен. Я говорю вам только безусловную правду.
– И ты хочешь, чтобы я поверил…
– Ничего не бойтесь, папаша Абсент, я не покушаюсь на ваши убеждения. Если бы я рассказал вам о своих методах расследования, вы посмеялись бы над простотой всего, что в данный момент кажется вам непостижимым.
– Так расскажи же, – смирившись, попросил старый полицейский.
– Мы, старина, дошли до того момента, когда сообщник поджидал здесь своего приятеля. Время тянулось медленно. Чтобы унять нетерпение, он ходил вдоль этих деревянных конструкций и порой прерывал свое монотонное хождение, чтобы остановиться и прислушаться. Ничего не слыша, он топал ногой, несомненно приговаривая: «Черт бы его побрал!..» Он сделал тридцать кругов – я сосчитал, – как вдруг глухой шум нарушил тишину… Подошли две женщины.
