Рассказав мне об этом, Виктор встал, потянулся.
— Давай-ка ложиться, братец. Не дай бог проспать, адмирал весь день ворчать будет.
Разбудила меня несусветная возня и недовольный сонный голос Валеры:
— Тише ты, со своими костылями!
Кузьма, стоя нараскоряку и шепча: «Спите, спите, я сейчас…» — шуровал среди вороха одежды. Чего адмирал совершенно не выносил, так это холода. А на рассвете, даже в июле, довольно-таки прохладно. Со сна же особенно.
Кузьма натянул на себя все, что можно было натянуть, и, пятясь, вылез из палатки. Виктор давненько ждал его у берега.
Часа через два, когда Игнат, будучи сегодня дневальным, сготовил примитивный завтрак и вскипятил чай, заварив его букетиком тут же росшей душицы, в лагерь явились наши тайменятники.
Кузьма небрежно, словно подобное происходило с ним каждый день, бросил к ногам Игната небольшого тайменя:
— Почисти, как будет время… — Потер ладонь о ладонь, оживленно спросил: — Ну, и что мы имеем сегодня на завтрак? А то, признаться, я порядком проголодался.
— Сам поймал? — подозрительно посмотрел на Кузьму Игнат.
Кузьма не удостоил его ответом.
— Сам, — подтвердил Виктор Оладышкин, а позже, когда адмирал куда-то отлучился из лагеря, рассказал нам, как было дело.
Они поднялись по Мрассу километра два с половиной.
— Начнем отсюда, — сказал Виктор, и Кузьма беспрекословно с ним согласился.
Место было тайменье. Шумел, разбиваясь о камни, глубокий перекат. Пониже переката высились огромные валуны. Тут вода успокаивалась, переходя в широкое плесо. Берег был обрывист, но под обрывом шла ровная полоса мелкого галечника.
Виктор отцепил тройник от катушки, прицелился и метнул. Блесна описала в воздухе гиперболу и неслышно плюхнулась точно за горбатым камнем, выступающим из воды. Виктор тут же заработал катушкой.
Кузьма завистливо вздохнул. Такой точности и плавности заброса он добиться пока не мог. Его блесны падали в воду, как камни, вздымая фонтаны брызг и наводя страх на всех ее обитателей.
На восьмом забросе Виктор выволок приличного тайменя.
— Ишь, проголодался, братец, — спокойно сказал он, вытаскивая тройник из широкой и зубастой тайменьей морды.
Кузьма ничего не сказал. Он небрежно сматывал катушку и негромко напевал: «То не ветер ветку клонит, не дубравушка шумит. То мое сердечко стонет… как осенний лист дрожит».
И вдруг Кузьма почувствовал, что кто-то рванул спиннинг из его рук. От неожиданности Кузьма пошатнулся, но устоял. Леска натянулась. На привычный ему зацеп это было не похоже. Сердце у Кузьмы затрепетало, как тот осенний лист. В предчувствии свалившейся на него удачи Кузьма заметался по берегу.
Заметив столь странное поведение адмирала, Виктор Оладышкин бросил свой спиннинг и поспешил Кузьме на выручку.
— Не мечись, сматывай спокойно… Да не рви, говорю тебе, уйдет…
— Ну уж нет… Н-не пущу…
Из воды показалась морда таймешонка. Опытный глаз Виктора сразу засек, что жадный таймешонок так заглотил блесну, что сорваться никак не сможет. И только он подумал об этом, как рыбина мелькнула в сумрачном еще воздухе серебристым брюшком и… исчезла. Всплеска, однако, Виктор не услышал. Но самое странное — вместе с рыбой исчез и Кузьма. Прибрежная полоска гальки была пуста.
«Что за наваждение» — не на шутку испугался Виктор и услышал позади себя какое-то сопение. Оглянулся — со скошенного обрыва осыпалась глина. Но глина сопеть не могла. Оладышкин полез наверх, дважды сорвался, одолел наконец крутизну и увидел Кузьму.
Вцепившись вздрагивающему тайменю в хвост, Кузьма лежал на земле и бормотал: «Врешь, не уйдешь… Теперь уж ты мой, мой, голубчик…» Как он в одно мгновение очутился наверху — уму непостижимо.
— Твой, конечно, твой, — сказал Виктор Оладышкин.
— Да? — недоверчиво спросил побледневший Кузьма, все еще не выпуская из рук рыбий хвост.
— Да, — твердо сказал Виктор. — Поздравляю!
У Кузьмы мелко дрожали ладони.
— Как ты здесь очутился?
— Н-не знаю, — выдавил адмирал.
От первой удачи Кузьма отходил долго. Только через полчаса он смог ласково погладить таймений бок.
— Хо-орош! Ну и задал он мне жару! Видишь, куда запрыгнул…
