На благородном лице старой графини выражалась подавленная тревога и решимость покориться судьбе. Она сообщила мне, что рабочие, среди которых о Мраморном поместье ходило много толков, отказались было разрывать склеп, особенно предвидя, что работа затянется до ночного времени. Тогда произошло то, чего не могла предвидеть и графиня, хорошо знавшая сына.
Граф молча вышел к рабочим и, подойдя, положил одному из них руку на плечо. Эта рука так сжала плечо парня, что мужичок застонал и, испуганно взглянув в мрачные глаза графа, упал на колени. За ним грохнулись в ноги и четверо его товарищей.
— Ваше сиятельство… отпустыть… Зделайтэ мылость…
— Работать! — отвечал граф таким голосом, от которого вздрогнули пять человек и, переглянувшись, молча взялись за лопаты.
Графиня передавала мне подробности шепотом, в котором к волнению, кажется, еще примешивалась некоторая доля материнского восхищения.
Я отошел на несколько шагов, чтобы увидеть лицо графа. Оно было бледно, брови сдвинуты и новое выражение властности поразило меня в нервно кривившихся губах. Глаза блестели, неподвижно устремленные на медленно разрушавшуюся каменную стену.
У графа жар, подумал я и, подошедши на правах врача, взял его за руку. Кажется, он не заметил этого. Рука была горяча, а пощупав пульс, я нашел удар медленным и напряженным. Встревоженный неблагоприятной комбинацией показаний и стараясь не выражать этого на своем лице, я инстинктивно посмотрел на Леночку и, заметив истерическую напряженность в ее взгляде, решил, что в эту ночь придется иметь дело с двумя больными.
Подойдя к старой графине, я шепнул ей свои опасения и советовал удалить невестку.
— Я уже пыталась, — отвечала графиня, — она не захотела.
Оставалось ждать событий. Гроза быстро заволакивала небо, надвигаясь в полной тишине и безветрии. Становилось все темнее; в тусклом свете фонарей множились и разбегались огромные тени работавших рук, желтели лица и блестели глаза стоявших поодаль полукругом людей. Работа быстро подвигалась; оставалось отмуровать не более полуаршина нижнего края дверей. Кирки, разбивая стену, порой ударялись о двери; тогда отваливались куски облепившего их глиняного раствора и обнажался цинк, на котором блестели царапины. При этом в напряженной тишине двери склепа глухо и неприятно отзывались на удары.
Так в полном молчании прошло несколько тяжелых минут, когда раздался первый раскат грома и вслед за ним еще два, из которых потрясающим грохотом прозвучал последний.
Рабочие, бросив кирки, крестились.
Прошло полминуты: они не трогали кирок. Кто крестился, кто стоял, опустив глаза в землю.
Я понял, что это означало отказ от работы, и соображал, как вмешаться в дело и как поступить, когда раздался голос графа, при котором все мы вздрогнули.
— Эй, люди, — крикнул граф, поворачиваясь к слугам, и чем-то странным, каким-то отзвуком прошлого властительства прозвучал этот окрик, и так же странно, точно давно привыкшие к этому властному велению, люди графа, как один человек, бросились к нему и обступили, преданные, сплоченные, в ожидании малейшего знака, готовые на все.
— Окружите их.
Слуги стали двумя шеренгами возле дверей, быстро и в полной тишине. Очутившись между ними, рабочие испуганно переглянулись, но, встречая сдвинутые брови и сверкающие взгляды, говорившие лучше слов, молча взялись за кирки.
Граф по-прежнему неподвижно смотрел на работу, но по иногда вздрагивавшему фонарю в его руке можно было понять, в какой степени нервного напряжения он находился.
Изредка гремело над нами, и яркое сверкание освещало его бледное лицо, кривившиеся губы и напряженный лихорадочный взгляд. Никто из рабочих не смел ни на мгновение прервать работу, и, после раскатов грома, в полной тишине по-прежнему бегали огромные тени рук, и под удары кирок глухо отзывались двери склепа.
Леночка плакала на плече тетки, и я с облегчением заметил это благоприятное разрешение нервного кризиса, в котором она находилась.
Так прошло несколько минут напряженного ожидания, в течение которых никто не сказал ни слова, никто не шелохнулся.
Для объяснения последовавшего, я должен сказать, что пол склепа оказался несколько выше уровня земли; к нему вели три ступени. Вот почему, когда граф бросился к раскрытым дверям, то его фигура не заслонила толпе того, что оказалось в склепе.
