— По-твоему, все марраны[4] еретики?
— Не знаю. Наверно, все. Но это нас с тобой, Лоренсо, не касается. Наше дело — выполнять приказы и не ведать страха.
— А тебе никогда не бывает страшно?
— Страшно должно быть им, а не нам.
— Святой отец, — понизив голос, сказал дон Карлос де Сегура, капитан отряда телохранителей Великого инквизитора, — мы прибыли на место.
Падре Торквемада поднял опущенные веки. Среди домов, тесно обступивших площадь Сан Педро, собор вздымался ввысь, словно не рукотворное творение, а извергнутое из недр земли некоей страшной силой, словно эти камни и барельефы внезапно застыли в форме отвесных стен. Столпившиеся под сенью собора люди казались маленькими и беззащитными. По бокам лестницы стояли доминиканцы с зажженными свечами в руках. Их темные сутаны развевались на ветру. Колыхалось и пламя свечей. А на середине лестницы в окружении служителей инквизиции и светского духовенства высокого гостя встречали оба инквизитора толедского архиепископства: каноник собора, доктор правоведения падре Альфонсо де Торрес и доминиканец фра Гаспар Монтихо. Рядом, засунув руки в рукава сутаны, стоял приор[5] монастыря Сан Доминго падре Бласко де ла Куеста.
Тем временем соборный колокол перестал звонить, вслед за ним один за другим умолкли все городские колокола, и на площади внезапно воцарилась тишина. К святому отцу подбежали два лучника, но Торквемада скупым жестом отстранил их и спешился сам.
Собравшиеся склонили головы.
— Благослови тебя Бог, досточтимый отец и милостивый господин, — сказал каноник де Торрес.
Ожидали, что Великий инквизитор благословит их, но он не сделал этого.
— Мир вам, преподобные братия, — помолчав немного, ответил Торквемада приглушенным и уже по-старчески скрипучим голосом. — Да пребудет благословение господа нашего Иисуса Христа со всеми, кто этого достоин.
— Аминь, — произнес фра Гаспар Монтихо.
Торквемада оглядел собравшихся.
— Не вижу, преподобные братия, среди вас представителей светской власти. Или они не знали о нашем приезде?
Молодой рыцарь в легком панцире миланской работы, отливавшем голубизной, выступил из толпы священнослужителей.
— Приветствую тебя, досточтимый отец, — не в меру громко сказал он. — Мой начальник, капитан королевского полка дон Хуан де Сантанхель поручил мне выразить вам глубочайшее почтение и извинить за то, что состояние здоровья не позволяет ему сделать это лично.
— Он болен? — спросил падре Торквемада.
— Да, отче.
— Телом или душой?
Вопрос не смутил молодого рыцаря.
— Я не понимаю тебя, святой отец.
— Что же тут непонятного? Разве ты не христианин и тебе неизвестно, чем разнятся недуги души от недугов тела?
Тот гордо выпрямился.
— Известно, досточтимый отец. Меня зовут Мануэль де Охеда, я христианин и принадлежу к дворянскому роду. И если я сказал: милостивый господин дон Хуан болен, я не мог иметь в виду его душу, поскольку у верного слуги короля и церкви она, по моему глубокому убеждению, не подвержена никаким недугам.
— Ты повышаешь голос, сын мой, значит ли это, что ты недостаточно уверен в своих словах?
Дон Мануэль сделал нетерпеливое движение.
— Досточтимый отец, если бы господин де Сантанхель не был болен…
— …он своим присутствием засвидетельствовал бы почтение и преданность вере и святой инквизиции. Не сомневаюсь в этом. И надеюсь, болезнь господина капитана не столь серьезна, чтобы помешать ему посетить нас завтра в резиденции святой инквизиции.
Дон Мануэль покраснел, отчего его смуглое лицо сделалось еще темней.
— Ты хочешь еще что-то сказать, сын мой? — спросил Торквемада.
Жаркий румянец покрыл лицо молодого рыцаря, заливая лоб и даже шею. На висках у него вздулись вены. Казалось, он не совладает с собой и вспылит.
Но тут послышался тихий голос фра Монтихо.
— Досточтимый отец, — сказал он, — посланец коррехидора[6] желает засвидетельствовать тебе почтение.
Дон Мануэль закусил губы и молча ретировался.
— Высокородный господин коррехидор тоже болен? — спросил Торквемада.
Судейский писарь Франсиско Дос, тщедушный и согбенный, с шеей тонкой, как у больной птицы, представ пред досточтимым отцом, лишился дара речи. Он был бледен, губы у него дрожали, в голубых глазах навыкате застыло выражение испуга.
