Не успел счетчик на приборной панели отмерить первые пятнадцать миль, как мозг послал мне сигнал возвращаться. Я развернул машину и на полной скорости погнал ее назад к дому.
Этот случай помог мне установить одно немаловажное обстоятельство. Мозгу известно все, что я делаю, — даже если я нахожусь на значительном удалении от него.
Следовательно, он не только отдает мне мысленные приказы, но и улавливает микроволновые колебания моего биополя. Способен ли он читать мои мысли?
6 ноября
Напряжение биополя составляет приблизительно три тысячи пятьсот микровольт.
Не знаю, сколько еще будет увеличиваться масса серого вещества. Существует ли какой-нибудь предел для ее роста, или она будет развиваться подобно раковой опухоли?
10 ноября
Сегодня в лабораторию зашел Шратт. Он застал меня в тот момент, когда мозг приказал мне написать несколько слов. Я услышал его голос, но не ответил и даже не повернул голову — боялся неосторожным движением нарушить контакт, установившийся между мной и мозгом.
Моя левая рука медленно выводила буквы. Они получались неровными и корявыми — как у ребенка, который еще не научился писать.
Шратт еще раз произнес мое имя и вошел в лабораторию. Не добившись от меня никакого ответа, он в нерешительности остановился посреди комнаты. Сначала ему показалось, что я занимаюсь какой-то непонятной умственной гимнастикой. Затем мое поведение встревожило его. Он сделал несколько шагов и взглянул через мое плечо.
Я продолжал писать. На бумаге пять раз подряд появилось имя Хиндс. За ним последовало название: Коммерческий банк Калифорнии. И снова — Хиндс, Хиндс, Хиндс.
Шратт переполошился. Обошел стул, нагнулся, заглянул в лицо. Опытный врач, он не прикасался ко мне, боясь вызвать истерику или что-нибудь в этом роде.
Я сидел, склонившись над бумагой. Шратт снял со стены зеркало, поставил на стол и посмотрел на мое отражение. По выражению моих глаз он понял, что я в трансе. Ему казалось, что я не замечаю его присутствия.
Затем мозг отпустил меня. Я вздохнул и поднял голову. Еще не оправившись от испуга, Шратт отложил зеркало в сторону и спросил:
— Вы меня слышите?
Я кивнул.
— Почему вы не отвечали?
Я показал на лист бумаги с детскими каракулями, написанными под диктовку мозга. Он уставился на них, потом испуганно посмотрел на стеклянный сосуд.
— Я вступил в контакт с ним, — объяснил я. — Вернее, он сам наладил связь со мной.
Обрадованный возможностью рассказать о своих переживаниях, я подробно описал ему ход эксперимента. Мне казалось, что Шратт поймет меня, но он лишь еще больше встревожился. Его одутловатое лицо побледнело, в глазах появилось выражение отчаяния.
Я в последний раз попытался урезонить его.
— Почему вы никак не можете забыть о ваших нравственных запретах? — спросил я. — Человеческие эмоции не имеют ничего общего с научными исследованиями. Более того, они мешают нашей работе. Мы не имеем права поддаваться страху! Мужество, умение наблюдать и способность к логическому анализу — вот качества, необходимые всякому ученому. К сожалению, вы лишены по крайней мере двух из перечисленных мной достоинств, а потому…
— Да бросьте вы, — вспылил Шратт. — Мы и так уже потратили слишком много времени на обсуждение возможных последствий эксперимента, который вы затеяли. Я прошу вас прекратить его, пока это в ваших силах. Умоляю вас, Патрик, отключите компрессор и дайте мозгу умереть!
По его щеками вдруг потекли слезы. Он закрыл лицо руками и задрожал всем своим грузным телом. Зрелище было отвратительное. Точнее, жалкое — словно передо мной стоял не взрослый мужчина, а беспомощный, кем-то обиженный ребенок.
Я подошел к рабочему столу и принялся перекладывать с места на место какие-то инструменты. Я не оборачивался до тех пор, пока он не вышел из лаборатории.
11 ноября
Вымотавшись за день, я заснул как убитый. Двойственность моего бытия стоит мне слишком дорого. Оно отнимает у меня все умственные и физические силы.
Меня разбудили чьи-то крики. Они доносились из гостиной. Даже не крики, а какие-то безумные вопли — точно кто-то лишился рассудка от страха, помешался на нем.
