Она повесила трубку и уставилась на аппарат.
— Вот ублюдок! — сказала она. Она лет десять не употребляла этого слова и говорила так только о самых низких людях. Сейчас оно относилось к Кариму Ахмаду.
Сара Гельман услышала, как запищал пейджер, но не стала смотреть сообщение. Сейчас ее внимание было сосредоточено на больной девочке по имени Лаквинта Томас. Она отметила в карте, какие лекарства надо заменить, объяснила это дежурной медсестре и только после этого взглянула на пейджер.
И удивилась, увидев, что с ней хотела связаться Эммелин. Что-то срочное? Скорее всего, подруги решили устроить девичник. Вот и отлично. Она совсем заработалась, пора расслабиться. Почистить перышки, приодеться, выпить несколько коктейлей, обсудить знакомых, сослуживцев, мужей прошлых (ее бывшего, Ари), настоящих (Дининого Карима) и будущих.
Она зашла в ординаторскую и оттуда позвонила Эммелин. Через пять минут, абсолютно ошарашенная, она повесила трубку. Карим Ахмад что, с ума сошел?
Сара набрала номер Дины.
— Сейчас приеду, — сказала она.
Она сняла халат и стала переодеваться в уличное платье. На долю секунды мелькнула мысль: а может, остаться в халате, явиться так в аэропорт и сказать: «Остановите самолет! Я — врач!»?
Как же трудно жить на свете, когда твой рост даже на каблуках не дотягивает до метра шестидесяти. Люди не хотят принимать тебя всерьез. Она замечала, что Эммелин, у которой рост был метр восемьдесят, все воспринимали всерьез, с первого взгляда. Впрочем, Эм жаловалась, что всю жизнь страдала оттого, что к ней относились как к жирафу.
Сара выехала с больничной стоянки, думая о том, что в этой ситуации она должна представлять голос разума: поддержать подругу и постараться хоть немного ее успокоить.
Звонок в полицию был глупым ходом. По крайней мере наивным. Дина поняла это, когда пыталась объяснить дежурной Фрэнсис Мэлоун, что случилось.
— Вы говорите, дети с отцом?
— Да.
— И у вас нет причин полагать, что они в опасности?
— Нет, но…
— Их отец — ваш муж, я правильно поняла, мадам?
— Да.
— Вы не разведены? Нет никакого судебного предписания и так далее?
— Нет.
— Насилия не было? Угроз?
— Нет. Он просто забрал их из школы. Перед тем как позвонить вам, я разговаривала с директором школы. Она сказала, что детей забрали он и няня. Сейчас он уже летит в Иорданию. Это страна…
— Я знаю, где она находится, — оборвала ее Мэлоун.
— Извините, но вы никак не хотите понять, в чем дело! — продолжала Дина в отчаянии. — Он забрал моих детей. И не собирается их возвращать.
— Я вас понимаю, миссис Ахмад, — сказала Мэлоун сочувственно. — У нас была пара таких случаев. Я бы очень хотела вам помочь, но это вне компетенции полиции. Ваш муж не нарушал закон.
— Но…
— Миссис Ахмад, при всем к вам уважении могу посоветовать вам только одно: наймите адвоката.
Дина тупо смотрела на телефон. Разве адвокат вернет ей детей? Карим пользовался иногда услугами одного адвоката. Как бишь его? Ах да, Карлтон Харрис. Стоит ли ему звонить? Это же не ее адвокат, а Карима. Но что-то делать надо. Должно быть, это и есть ад: когда ждешь, ничего не знаешь и всего боишься.
Она налила стакан воды, села и перечитала письмо Карима, теперь медленно, вчитываясь в каждое слово — словно это могло помочь найти выход. Он не хотел, чтобы близнецы страдали от предвзятого отношения — как страдал он. Разве она забыла, что творилось после трагедии одиннадцатого сентября? Они пришли из школы и, рыдая, сообщили, что не хотят носить арабские имена, потому что арабы плохие. Она должна наконец понять, почему он не хочет, чтобы они росли в Нью-Йорке. Но Дина это понимать отказывалась.
В конце концов, ее собственный отец родился в Ливане. Эмигрировав в Америку в шестнадцать лет и женившись на американке ирландского происхождения, он все равно сохранил традиции, в том числе и кулинарные. Несмотря на культурные различия, а иногда и благодаря им Джозеф и Шарлотта сумели создать крепкую семью.
Дина любила своих ливанских родственников, любила страну, национальные блюда, но считала себя американкой. Арабская часть ее души была как любимая тетушка, которая живет далеко и к которой Дина иногда наведывается, а потом возвращается домой, к своему американскому «я».
