Я думала: «Танцуя эту картину, я пошлю всем весть о любви, о весне, о рождении жизни, о том, с чем я познакомилась в таких страданиях».
Таковы были мои размышления перед «Примаверой» Боттичелли, которую я впоследствии пыталась претворить в танец, названный мной «Танцем будущего».
Во Флоренции, в залах старого дворца, я танцевала перед артистическим обществом города под музыку Монтеверди[39] и некоторые мотивы ранних неизвестных мастеров.
Благодаря нашему обычному беззаботному пренебрежению к практическим вопросам деньги опять исчерпались, и мы оказались вынужденными телеграфировать Александру Гроссу, чтобы он выслал нам необходимую сумму на переезд к нему в Берлин, где он готовил мой дебют.
Приехав в Берлин, я пришла в замешательство оттого, что все улицы представляли собой сплошной сверкающий плакат с моим именем, заметила я и объявление о моем дебюте в Оперном театре Кроля в сопровождении оркестра филармонии. Александр Гросс доставил нас в прекрасные апартаменты отеля «Бристоль» на Унтер-ден-Линден, куда явилась вся германская пресса в ожидании моего первого интервью. После мюнхенских размышлений и флорентийских опытов я находилась в такой задумчивости, что крайне удивила этих представителей прессы, изложив им на своем американо-немецком языке наивное и пышное толкование искусства танца как «великого, серьезного искусства», которое принесет всем остальным видам искусства новое пробуждение.
Совершенно иначе слушали меня немецкие журналисты, чем те, которым я впоследствии объясняла свои теории в Америке. Они слушали меня с почтительнейшим вниманием и интересом, и на следующий день в германских газетах появились длинные статьи, придававшие моим танцам серьезное, философское значение.
Александр Гросс был отважным пионером в своем деле. Он рискнул всем своим капиталом ради моего концерта в Берлине. Он не пожалел никаких расходов на рекламу, наняв лучший оперный театр и прекрасного дирижера. Поэтому если бы при поднятии занавеса, открывшего скромные голубые драпировки, служившие декорациями, и одинокую тонкую фигурку на огромной сцене, мне не удалось бы в первую же минуту вызвать аплодисменты пришедшей в недоумение берлинской публики, это означало бы для Гросса полное разорение. Но он был хорошим пророком: я совершила то, что он предсказывал.
Я взяла Берлин штурмом. После двухчасового выступления публика отказалась покинуть оперный театр, требуя бесконечных повторений, и под конец в порызе исступления зрители взобрались на рампу. Сотни молодых студентов в самом деле вскарабкались на сцену, и мне грозила опасность быть раздавленной насмерть слишком пылким поклонением. В течение многих последующих вечеров они выпрягали лошадей из моей кареты и с триумфом везли меня по улицам к моей гостинице.
В один из таких вечеров неожиданно вернулся из Америки Раймонд. Он слишком истосковался за нами и заявил, что больше не может жить отдельно. Затем мы воскресили проект, который мы уже давно лелеяли: съездить в Афины. Я чувствовала, что нахожусь лишь у порога изучения своего искусства, и после непродолжительного сезона в Берлине настояла, несмотря на просьбы и сетования Александра Гросса, на отъезде из Германии.
С сияющими глазами и бьющимися сердцами мы вновь сели в поезд, направляющийся в Италию, чтобы через Венецию совместно совершить долгожданную поездку в Афины.
Мы остановились в Венеции на несколько недель, осматривая церкви и галереи. Но, естественно, в это время Венеция не могла нам должным образом понравиться.
Я горела от нетерпения сесть на пароход и направиться в Афины. Раймонд решил, что наша поездка в Грецию должна проходить как можно примитивнее. Поэтому, отказавшись от больших, комфортабельных пассажирских пароходов, мы сели на борт небольшого почтового судна, совершавшего рейсы между Бриндизи и Санта Маурой. В Санта Мауре мы сошли на берег, ибо тут было местоположение античной Итаки, а также скала, с которой Сафо в отчаянии бросилась в море.
В Санта Мауре на рассвете мы сели на небольшое парусное судно с экипажем, состоявшим лишь из двух человек, и знойным июльским днем пересекли синее Ионическое море, вошли в Амбрасианский залив и высадились в маленьком городке Карвазарасе.
