Однако, начиная с этого вечера, я стала получать множество приглашений танцевать в известных домах. Сегодня я танцевала перед особами королевской крови или же в саду у леди Лаутер, а завтра мне нечего было есть. Ибо иногда мне платили, но гораздо чаще не платили. Хозяйки имели склонность говорить:
— Вы будете танцевать перед герцогиней такой-то и такой-то и графиней такой-то и такой-то, и вас увидят столько выдающихся людей, что ваша фамилия станет известной в Лондоне.
Помню, как однажды я танцевала в течение четырех часов на благотворительном спектакле, и единственной наградой мне явилось то, что титулованная дама собственной рукой налила мне чай и дала клубники, однако я так ослабела от недоедания в течение нескольких дней, что эта клубника и густые сливки заставили меня действительно почувствовать себя очень несчастной. А другая дама подняла огромный кошелек, наполненный золотыми монетами, и сказала:
— Взгляните на кучу золота, которое вы заработали на приют для слепых девушек.
Мы с матерью были слишком деликатны, чтобы сказать этим людям, в какой неслыханной жестокости они повинны. Напротив, мы отказывали себе в еде, чтобы сберечь на наряды и казаться благоденствующими.
Мы купили для студии несколько коек и взяли напрокат пианино; но большую часть времени мы проводили в Британском музее и в его библиотеке, а завтракали в закусочной грошовыми булочками и кофе с молоком.
Мы бредили красотами Лондона.
Миновал год с тех пор, как мы покинули Нью-Йорк и я в последний раз видела Ивана Мироцкого. Однажды я получила письмо из Чикаго от одного друга, сообщавшего мне, что Мироцкий пошел добровольцем на Испанскую войну[19], добрался до лагеря во Флориде, заболел там тифозной горячкой и умер. Это известие было для меня страшным ударом. Я не могла поверить в его реальность. Однажды днем я отправилась в Куперовский институт и, проглядев груды старых газет, нашла среди сотен других фамилий фамилию Мироцкого, напечатанную очень мелким шрифтом, в списке умерших.
Письмо сообщало мне также имя и адрес его жены в Лондоне. Я наняла кабриолет и поехала искать г-жу Мироцкую. Она жила очень далеко, где-то в Гаммерсмите. Я все еще отчасти находилась под пуританским влиянием Америки и считала ужасным, что Иван Мироцкий покинул в Лондоне жену, о которой он никогда мне не говорил; потому я никому не сообщила о своем намерении. Дав кучеру адрес, я проехала много миль, почти до предместья Лондона. Здесь шли бесконечные ряды серых домов, в точности похожих друг на друга. Я позвонила у одного из них. Дверь отворила угрюмая служанка. Я спросила г-жу Мироцкую, и меня провели в затхлую гостиную.
Я слышала топанье ног над головой и пронзительный ясный голос, произносящий: «Стройтесь, девочки, стройтесь!» — в доме помещалась школа для девочек. Меня угнетало тревожное, смешанное чувство страха и ревности, несмотря на трагическую смерть Ивана. Внезапно в комнату вошла одна из самых странных фигур, какую я когда-либо видела в своей жизни: не более четырех футов росту, худая до истощения, с сияющими серыми глазами и редкими седыми волосами, с белым личиком и тонкими сжатыми бледными губами.
Ее приветствие звучало не особенно радушно. Я попыталась объяснить, кто я такая.
— Я знаю, — сказала она. — Вы Айседора. Иван писал мне о вас во многих письмах.
— Мне так жаль, — запинаясь, произнесла я. — Он никогда не говорил мне о вас.
— Нет, — сказала она, — он и не стал бы говорить, но я должна была выехать к нему, а сейчас — он умер.
Она произнесла это с таким выражением в голосе, что я заплакала. Затем заплакала и она, и после этого мы почувствовали себя старыми друзьями.
Она провела меня в свою комнату, стены которой были увешаны портретами Ивана Мироцкого. Среди них были портреты, изображающие его в молодости, — лицо необыкновенной красоты и силы, и один портрет в мундире, который Иван прислал жене, став солдатом. Она обвила этот портрет крепом. Из рассказа жены Ивана я узнала историю их жизни и то, как он один отправился искать удачу в Америку: у них не было достаточно денег для совместного переезда.
