В то сумасшедшее лето 1924 года я как никто знала, что он ничего не умеет делать плохо. Я была настолько влюблена в него, что с трудом сдерживалась, чтобы не объявить об этом невероятном счастье всему миру. Несколько раз я прикусывала язычок, дабы не сболтнуть Мерне о том, как Чарли любит меня. Однажды я была опасно близка к тому, чтобы рассказать обо всем маме и посмотреть, поймет ли она, что происходящее между мной и им — прекрасно, восхитительно и потрясающе, что именно такой и должна быть настоящая любовь.
Время шло, и Чарли все более нетерпимо относился к тому, что нам приходится встречаться тайком, и грозился рассказать маме, что мы с ним встречаемся. «Я не скажу ничего лишнего, — говорил он. — Но твоя мама производит впечатление разумной женщины. Может быть, ты доверяешь ей меньше, чем она того заслуживает. Я просто объясню ей, что мне нравится твоя компания, и я хочу общаться с тобой. И это — чистая правда».
Я умоляла его не ходить к ней. Я предупреждала, что доверяю ей ровно настолько, насколько она стоит доверия, и достаточно одного намека о нас, и мама проследит, чтобы мы никогда больше не были вместе.
Он уступал, но не без сопротивления. Меня, как и его, расстраивала секретность наших встреч, поскольку я не могла заставить себя поверить, что происходящее между нами — плохо. Я очень хорошо знала, что любовь, которую испытывал Чарли, обращена к девочке, а не к женщине, но в этой любви была чистота. Конечно, разница в возрасте делала ее необычной, но она была не более безобразна и порочна, чем восход солнца. (В 1950-е годы некоторые газетчики сравнивали меня и Чарли с Эрролом Флинном и Беверли Адланд. Понятное, хотя и нелепое сравнение. Флинн преподносил себя как гедониста, но при всей публичной защите свободной любви, он по сути был отъявленным моралистом, что доказал — мне, по крайней мере — своими шумными и бесконечными попытками привлечь внимание к своему роману с девушкой вдвое моложе себя; он явно причмокивал, вспоминая сексуальные подробности. В то время как его юная белокурая подружка заявляла о «глубоких» чувствах и «бурных страстях», Флинну было достаточно, чтобы все знали о факте его постельных отношений с юной девицей.)
Ни для кого не секрет, что Чарли был неравнодушен к молоденьким девушкам. Каждую он воспринимал как ученицу, и по-настоящему заботился о некоторых из них. Он любил развивать их, завоевывать их доверие, быть первым мужчиной в их жизни — и никогда вторым или третьим — и создавать их так же скрупулезно, как создавал фильмы. Он признавался мне в предпочтении компании из неопытных девочек, а не опытных женщин: «Это так трудно объяснить даже восприимчивым людям, что я перестал и пытаться. У них стойкое убеждение, что если м-р Ноябрь положил глаз на мисс Май, тому есть одна причина. Если говорить о художнике, то это вздор. Самая прекрасная форма человеческой жизни — юная девочка, которая вот-вот расцветет. Несомненно, тот или иной господин Ноябрь может быть отвратительным в обществе какой-то мисс Май. Я так и вижу такого старца со слезящимися глазами, рвущегося попрать невинность. Но я не таков — боже, я знаю, что я не таков. Я хочу создавать тебя, а не разрушить. Ты знаешь это, Лита?»
Не дожидаясь моего ответа — а я давала его всякий раз, когда мы встречались для прогулок, для постели, для того, чтобы обменяться быстрым поцелуем, — он рассказал историю Милдред Харрис. «Милдред была прелестной штучкой — не такой яркой, чтобы дух захватывало, но в ней было нечто, заставлявшее меня думать, будто я могу что-то сделать для нее, образовать ее, открыть ей все чудеса света. Я пытался, и, казалось, она хочет, чтобы я помог ей. — Он вздохнул. — Но ничего не получалось. Я был без ума от нее, и мы поженились, а я продолжал надеяться, что она сохранит свою юность — дух радости и нетления, — но она утратила ее. В конечном счете она оказалась базарной бабой, эгоистичной и циничной».
Чарли начал «создавать» меня. Он никогда особенно не ладил с прессой. Главным образом потому, я думаю, что и прессе нелегко было с ним: репортеры и фотографы не могли понять, почему он не кривляется, не носит смешных шляп. Теперь же он часто давал интервью, не упуская возможности упомянуть меня и похвалить мою игру. Его похвалы были такими непомерными, что кто-нибудь непременно задавал вопрос, а нет ли между ним и Литой Грей романтических отношений. Поначалу вопрос раздражал его, но он стал настолько естественной частью интервью, что Чарли научился виртуозно расправляться с ним. Его интерес к мисс Грей, заявлял он, это интерес одного артиста к другому артисту и к его потенциалу.
