Мы переночевали в кельях, а утром часам к десяти подоспели и остальные коляски. Я помог императору совершить утренний туалет. После завтрака он спросил, запомнил ли я вчерашних крестьян. Поскольку они тоже ночевали в монастыре, я сказал:
— Они оба здесь, сир.
Он велел позвать их. Бонапарт находился в отведенной ему и маршалу молельне, когда крестьяне предстали перед ним. Он спросил, как их зовут, и сказал:
— Вы оказались самоотверженными и сильными людьми. Так что, Дюрок, дайте каждому по шестьсот франков премии и сверх того еще триста.
Мы продолжили наш путь. Как только мы добрались до Милана, Бонапарт стал рассказывать всему двору, как я перевел его через перевал Мон-Жени и особенно отметил мою преданность. Он выглядел бесконечно признательным за то, что было очень естественно для меня и что каждый бы сделал на моем месте, имей он мою силу. Каких только слов восхищения не услышал я от высоких дворцовых вельмож. Мосье Фишер даже прошептал мне:
— Император чувствует себя настолько обязанным, что, не сомневаюсь, наградит вас орденом Почетного Креста.
— Я с радостью приму, если меня наградят, — расчувствовался я, хотя сам я об этом никогда не попрошу.
От теплых слов похвалы я и без того чувствовал глубокое внутреннее удовлетворение, хотя и делал все это, ни на что не надеясь и не претендуя.
Мы поехали в Венецию, провели там несколько дней и снова вернулись в Милан. По дороге нас догнал гонец и вручил императору парижскую почту. Через несколько минут Его величество спустил оконное стекло кареты и протянул мне раскрытый конверт:
— Бери, Рустам, это от твоей жены.
Хотя конверт был вскрыт, но я радостно улыбался, и император сказал:
— Женушка твоя просит венецианскую золотую цепочку.
В Милане он меня предупредил:
— Смотри, если вернешься домой без венецианской цепочки, тебя в дом не пустят.
— Обещаю, сир, как только встречу, непременно куплю, — ответил я.
Но тут вице-король сказал:
— Рустам, цепочку я сам хочу подарить твоей жене.
И в самом деле, наследующий день он вызвал меня и вручил для моей жены золотую цепочку 5 футлярчике.
Я получал письма от своей Александрин через императорского гонца. Эту привилегию предоставил мне мосье де Лавалет[97], и император никогда не возражал против этого.
Часто, особенно во время походов, привычка Наполеона вскрывать мои письма даже помогала мне.
Один знакомый полковник, которого по недоразумению лишили должности, еще в Париже умолял меня вручить его прошение Бонапарту. Император, правда, не раз обещал восстановить его в должности, но довольно неопределенно (мне кажется, он ждал докладной военного министра).
Через некоторое время, когда мы были в Испании, я получил письмо от жены, в которое было вложено и письмо полковника. Он сетовал, что дело затягивается, и просил, когда у императора будет хорошее настроение, скажем, когда он поет, не упустить случая и переговорить с ним.
Бонапарт получил почту вечером (мы находились в какой-то хижине в предместье Мадрида) и чуть погодя окликнул меня:
— Рустам, позови Меневаля![98]
Меневаль явился, а я ушел в соседнюю комнату, где обычно спал. Меневаль вышел от Наполеона довольно поздно и вручил мне письмо Александрин, которое снова было вскрыто.
Наутро во время туалета Бонапарт спросил:
— Рустам, что это за полковник?
Я коротко изложил суть дела и напомнил, что в Париже я много раз обращался к нему по этому делу, и попросил заступиться за незаслуженно обиженного. И заверил императора, что могу поручиться за невиновность полковника и что если он будет служить, у нашей армии одним храбрым офицером станет больше. Его величество твердо обещал по возвращении в столицу сразу же разобраться в этом сложном деле.
Действительно, в Париже напоминать ему не понадобилось. Генерал Друо, занимавшийся подобными вопросами и к которому я уже много раз обращался, однажды известил меня, что вечером военный совет должен вынести окончательное решение по делу полковника.
Вечером Наполеон сказал мне:
— Поздравляю, Рустам, твой приятель восстановлен.
Я уже знал об этом, генерал, выходя из зала заседания, сообщил мне о решении совета.
