Фишер побледнел:
— Сир, без приказа я ничего не мог делать.
Наполеон вышел из себя:
— Ты форменный идиот, ты сам должен был напомнить мне о приказе! У меня тысяча своих забот! Сейчас же включите Рустама в список моих камердинеров.
Однако об оплате за прошлое ничего не сказал. Одним словом, я с этого дня, как и другие, стал получать в месяц тысячу двести ливров, а спустя некоторое время — две тысячи четыреста.
Дворцовая служба только создавалась, стали брать на работу бывших лакеев. И однажды управляющий Фишер сказал мне:
— Рустам, вы больше не будете обслуживать императора.
Я удивился:
— Почему? Я ведь служу ему еще с Египта. Неужели он недоволен мной?
— Нет, просто восстанавливается старый порядок. После этого вы будете передавать чистую посуду лакеям, они будут подносить ее императору, а использованную посуду вы получите назад от лакеев.
Понятно, что я не согласился:
— Я так служить не могу. Если император спросит, почему я его не обслуживаю, я скажу правду.
Я фактически перестал подавать Бонапарту еду, но он так ни о чем и не спросил.
Князь Невшательский, маршал Бертье, представил однажды список участников охоты, и в нем не было оруженосца. Князь предложил одного человека, от которого Наполеон решительно отказался:
— Это место, — сказал он, — принадлежит Рустаму. Он научился своему делу у Бутэ, и во время охоты всегда был рядом со мной. Кроме того, он честный, самоотверженный юноша, так что имейте это в виду.
Я, естественно, об этом разговоре не знал, мне рассказали о нем несколько дней спустя. А еще до этого князь Бертье обещал дать мне разрешение охотиться в Сен-Жермене (очень мне хотелось кроликов пострелять). Однажды утром слуга Невшателя принес мне большой конверт. Я решил, что это разрешение на охоту, но в конверте оказалось свидетельство о присуждении мне звания оруженосца, к которому Невшатель приложил свое личное, очень теплое поздравительное письмо[67]. Фактически, согласно новой должности, мое годовое жалованье составляло две тысячи четыреста ливров. Я тотчас же пошел к императору и выразил свою глубокую признательность и обещал сделать все, чтобы быть достойным оказанной мне Его величеством чести.
И вдруг Наполеон напомнил:
— Рустам, в Египте я однажды подарил тебе славную саблю, что-то я ее больше не вижу, куда ты ее девал?
Я не мог скрыть:
— Сир, как только мы приехали во Фрежюс, князь Бертье попросил у меня эту саблю, обещав вернуть ее в Париже. Но не знаю почему до сих пор ее не вернул.
Император возмутился:
— Мне это не нравится. Сегодня же найдешь его и от моего имени попросишь саблю обратно.
Но Бертье сабли не вернул:
— Никакой сабли у меня нет, не понимаю, о чем ты говоришь.
Вернувшись во дворец, я передал императору его ответ.
Бонапарт послал меня к нему вторично.
— Пойми, — сказал Его величество, — Бертье задумал присвоить твою саблю, но я этого не хочу. Скажи, что император требует.
Я снова подошел к князю Невшателю и в точности передал слова императора.
— Послушай, ты по-французски понимаешь?
— Да, монсиньор.
— Значит, вбей в свою башку, что я с императором произвел обмен, вместо этой отдал ему другую саблю.
Пришлось мне смириться:
— Все ясно, монсиньор.
Узнав об этом разговоре, Наполеон покачал головой:
— Бертье, похоже, подлец… Ничего, я подарю тебе другую саблю.
Бонапарт потребовал у своего дворецкого мосье Гебера все свои сабли и, наверное, самую лучшую (клинок из дамасской стали, в ножнах) подарил мне. Я поблагодарил и больше никому своей сабли не давал.
Далее мы какое-то время провели в Мальмезоне[68]. Однажды перед сном император спросил:
— Рустам, ты сегодня виделся с маршалом Бессьером?
— Нет, сир, — ответил я.
— Постарайся обязательно увидеться с ним. Я кое-что дал ему для тебя.
Наутро маршал Бессьер дал мне акций на пятьсот ливров и особо подчеркнул, что это подарок Наполеона. Когда мы уже были в Сен-Клу, император, прогуливаясь в Оранжерее, спросил меня:
— Ты видел Бессьера, Рустам?
Я поклонился:
— Да, сир, и я очень вам благодарен. Он передал мне акций на пятьсот ливров…
Наполеон перебил меня:
— Ты, верно, не умеешь хорошо считать. Акций было на гораздо большую сумму.
