– В общем, – сказал он, – в среду к ужину я точно вернусь. Поброди вдоволь по К. Л. Знаешь, я тебе завидую: ты впервые видишь все это.
И дело с концом. Ни извинений, ни вопросов, как я там одна. Вот когда я посочувствовала бедной Лиззи, его второй жене, которую в итоге увезли в «Сент-Барт» с алкогольным отравлением.
Вся беда в том, говорила мне бедная Лиззи, красавица с несчастной судьбой, вся беда в том, что лапочка Джонно, дорогуша, всегда делает только то, что ему вздумается, черт бы его побрал.
Как я уже упоминала, турист из меня никакой, однако в тот вечер я так обозлилась, что не могла усидеть в дурацком отеле. На уличном рынке в малайском квартале Кампонг-Бару поблизости от «Мерлина» я с трудом впихнула себе в горло сатэ [9].
И на следующий день я потащилась осматривать пещеры Бату, мавританский вокзал, вонючие китайские рынки на воде. Более всего меня измучили запахи, и не только вонь рыбных рынков, но и вся окружавшая меня чужеродная смесь дыма и специй, сточных вод, мотоциклетных выхлопов, сладковатый аромат плесени, которым тянуло от тропической листвы. Приятней было пройтись спозаранку, по утренней прохладе, когда банковские охранники-сикхи ели прямо на улице сладкий барфи [10], запивая его своим любимым напитком – коровьим молоком. Изящные дождевые деревья свешивали над Джалан-Тричер тяжелые зеленые листья и желтые цветы. Лишь увидев паренька, который срезал банановые грозди острым мачете, я вспомнила, как всего три года назад миляги из Кампонг-Бару резали своих соседей-китайцев. Те глубокие сточные канавы, мимо которых я теперь шла, тогда текли кровью.
Ко мне почти не приставали. 1972 год, как никак – разве что на восточном побережье туземцы пришли бы в возбуждение от короткой юбки или голого плечика.
С «колониальным прошлым» еще не вполне покончили: стоило свернуть с Бату-роуд и заглянуть в «Колизей», чтобы на каждом столике с белой скатертью обнаружить вустерский соус. Достопримечательностей хватало, но, как я и сказала Слейтеру, главное для меня – работа, и вся моя жизнь сводилась тогда к «Современному обозрению». Чем бродить по городу, я предпочитала сидеть в номере и читать – не только стихи, присланные в редакцию, но и «Потерянный рай», который, вопреки мистеру Ливису [11], всегда напоминал мне о деле, которому я себя всецело посвятила. И после обеда я продолжала служить искусству: написала три длинных письма трем членам издательского совета – лорду Антриму, Уистану Одену [12] и чудесной миссис Маккей, бывшей жене одного манчестерского промышленника, чья щедрость не раз спасала наш журнал. В каждом письме я, ни на что особо не рассчитывая, упоминала неоплаченный счет из типографии. Все трое неоднократно выручали меня и, похоже, начали уже разочаровываться в журнале, так и не оправдавшем наших общих надежд.
Слейтер вернулся в четверг – возник ниоткуда и нагнал меня, на мосту, когда я шла к Джалан-Кэмпбелл в очередной раз полюбоваться пьяными краснорожими плантаторами и послушать, как они будут хамить, воображая себя раджами.
Слейтер, в походных шортах и крепких ботинках, выглядел таким жизнерадостным и нераскаявшимся, что мне вновь показалось: он давно забыл наш разговор на «фаберовском» обеде. Может, он и в самом деле думал, что мне нравится бродить в одиночку по душному азиатскому городу.
– Микс, – заговорил он. – Я хотел тебе сказать…
Я было встрепенулась, но вместо извинений он пустился в подробное описание путешествия по джунглям в компании китайского поэта-англофила. Интересно, думала я, с какой стати он полез в джунгли, нацепив короткие штаны, рискуя ободрать себе всю кожу? Лишь бы продемонстрировать свои прекрасные ноги?
– Ты заметила? – перебил он сам себя. – Нет? Это же «Сонеты к Орфею» [13], 1923 года, издательство «Инзель-Ферлаг». Ей цена минимум сто фунтов.
– Она продается?
– Вот дурочка! Там, в той жуткой лавчонке, мимо которой мы прошли. Давай вернемся. Сама посмотришь.
Не хотелось во всем подчиняться Джону Слейтеру, но его здоровенная лапа уже сжала мой локоть и волей-неволей пришлось вновь заглянуть в ту веломастерскую, хозяева которой так заинтересовали меня в понедельник. Белый мужчина с язвами на ногах сидел все на том же сломанном пластиковом стуле под голой лампочкой и действительно читал «Сонеты к Орфею».
