Мы познакомились с Джорджи Феймом в Сцене, он пригласил нас в Whisky A Go Go на Водер–Стрит, напротив входа в Чайнатаун, он выступал там. Так мы приобрели второе логовище. Не прошло и пары месяцев, как и другие клубы стали утолять наш всё увеличивающийся аппетит до рок–музыки. Speakeasy позже всех стал для нас родной обителью. Там за столиком у дверей всегда сидел один молодой парнишка и наблюдал за звёздами, как они заходят и выходят. Мы его запомнили, потому что у него были невероятно длинные чёрные волосы. Мы часто подсмеивались над ним, потому что он был как будто гикнутый, ни с кем не разговаривал и никто о нём ничего не знал, пока не прошли годы и мы не узнали, что звали его Фредди Меркюри.
В наши ранние дни у нас не было денег на алкоголь, поэтому нам было всё равно, что Сцена не имела лицензии на продажу спиртного. Некоторые шли напротив в паб за выпивкой, мы же, как и большинство, довольствовались «пурпуровыми сердцами», модными в те дни амфетаминами. Кажется, у каждого они были в запасе, и все были счастливы поделиться с тобой. Думаю, в Сохо их можно было купить за несколько пенсов на каждой улице. Сама же я никогда не ходила туда за этим.
Анджела была хотя и младше меня, но вращалась уже здесь за год раньше меня и знала гораздо больше меня про такие штуки. Она часто подсмеивалась над моей «сентиментальностью» и нежеланием броситься со всем сердцем в неизведанное. Зовите это хоть неосмотрительностью, но без пурпуровых сердец я не могла обойтись.
Они помогали обходиться четырёхчасовым сном, расширяя наше время на танцы, слушание музыки и общение, так необходимое нашим сердцам. В основном мы слушали музыку в клубах, всех, кто играл, мы хорошо знали, теперь эта музыка рассеяна по ностальгическим сборникам, так называемым bluebeat records.
Однажды мы с Китом навестили Джорджи Фейма. Он жил в ужасном многоквартирном доме. Блондинка, с которой он там жил, была художницей и стены все были расписаны эротическими, на восточный манер, сценами любовных игр женщин со львами и тиграми. Там, среди её фантазий и её снов, я выкурила свою первую страничку букваря. Пошатываясь, мы с Китом добрались домой через какой–то сплошной хихикающий туман. Я сделала первый шаг, куда прежде никогда не ступала. Все из нашей компании с облегчением вздохнули, что я наконец–то пошла в правильном направлении.
Мы с Энджи начали ходить в новый, только что открывшийся клуб, Кромвеллиан, напротив музея Естествознания на Кромвель–Роуд. Владельцами были два брата, борцы рестлинга, и один только Бог знает, как мне удалось стать там диск–жокеем. Моя смена начиналась поздно вечером и оканчивалась ранним утром. Я ставила разную музыку. Хозяева хотели, чтобы это была в основном танцевальная музыка, но я старалась поставить такую, какая мне больше по душе, Рэй Чарльз, Нина Симон, Дайэна Ворвик, потому что многим хотелось просто посидеть, поболтать.
Наиболее уважаемым музыкантом, из тех кто играл в этих клубах, был Зут Мани и его Big Roll Band. Мы с Энджи познакомились с его женой Ронни Мани в Сцене и тут же попали под её обаяние. Она была на 13 лет меня старше, очень миниатюрная, очень хорошенькая и она сразу энергично взяла нас под свою защиту, как не терпящая никаких возражений курица. Она была родом из Глазго и, чем только можно, отличалась от лондонцев, но все её любили. Как то однажды мы сказали ей, что нам предстоит съехать с нашей уютной квартирки в цокольном этаже на Эрлс—Курт, так как возвращается владелец, который хочет продать дом.
— Над нами пустует квартира на Гюнтерстоун–Роуд, — сказала она. — Почему бы вам туда не переехать?
Как выяснилось, там была одна комната с крохотной кухней, но это то самое, что нам и нужно было. Мы вынуждены были пользоваться их туалетом, душ же был ещё этажом ниже, так что по лестницам нам всем пришлось побегать.
Энди Саммерс играл у Зута в группе и жил в цокольном этаже и через пару недель Энджи, несмотря на мои протесты, спустилась к нему жить. Однако она скоро вернулась, и рассказала, как она проснулась среди ночи от того, что он со свечой залез под одеяло и стал её обследовать.
