И заявила — своим особенным напряженным тоном на грани скандала:
— Нет, вы никуда не пойдете!
— Пойдем, — сказал Крис. — Мы сюда, знаете ли, отдыхать приехали.
Мама заткнула его — воскликнула: «Кристиан!..» — и объяснила про список.
— А вдруг я упаду? — воскликнула тетушка Мария. — Вдруг кто-нибудь позвонит в дверь? Как я открою?
— Вы же открыли нам, когда мы приехали, — напомнила я.
Тетушка Мария тут же превратилась в смиренную мученицу и заныла: мол, никто из нас не знает, что такое старость, и неужели мы не понимаем, что иногда она месяцами не видит ни одной живой души.
— Идите, мои дорогие. Подышите свежим воздухом.
Мама, естественно, тут же начала мучиться совестью — и, что не менее естественно, дома осталась я. Следующие триста часов я проторчала в коричневом кресле лицом к лицу с тетушкой Марией. Она обычно сидит на желтом парчовом диване с деревянными шишками, а к деревянным шишкам привязаны шелковые шнуры, чтобы у дивана не отвалились ручки. Ноги у нее тяжело стоят на ковре винного цвета, а руки тяжело лежат на набалдашниках палок. Тетушка Мария — женщина крупная. Я привыкла считать ее высокой и все время удивляюсь, что она гораздо ниже Криса и даже ниже мамы. Может быть, она вообще всего с меня ростом. Зато характер у нее великанский — до самого потолка.
Она говорит. Исключительно о своих приятельницах из Кренбери.
— Коринна Уэст и Адель Тейлор рассказали Зое Грин — у Зои Грин, дорогая, блестящий ум, она прочитала все книги в библиотеке до единой, — а Зоя Грин рассказала Эстер Бейли — Эстер пишет очаровательные акварели, с натуры, все говорят, не хуже Ван Гога, — и Эстер сказала, что я совершенно справедливо обиделась на слова мисс Фелпс. А ведь я столько сделала для мисс Фелпс! Раньше я посылала к ней Лавинию, а теперь даже не знаю, стоит ли. Мы рассказали Бените Уоллинс, и она говорит — ни под каким видом. Сельма Тидмарш передала ей все, что сказала мисс Фелпс. Сельма и Филлис — то есть Филлис Форбс, а не Филлис Уэст — хотели пойти поговорить с мисс Фелпс, но я сказала — нет, я подставлю другую щеку. Тогда Филлис Уэст пошла к Энн Хэвершем и сказала…
И та-та-та, и бу-бу-бу. В конце концов возникает такое чувство, словно тебя запихнули в какой-то пузырь, где стоит тот самый затхлый предпростудный дух, и в этом пузыре — только Кренбери с тетушкой Марией, и больше на свете ничего и нет. Слушаешь, слушаешь — и волей-неволей забываешь, что кроме Кренбери есть еще целый мир. От скуки я впадаю в одурь. В ушах у меня звенит. Тут уж и самое обычное вдруг покажется до боли интересным. Вот, например, когда я оглянулась и увидела снаружи на карнизе кота, это было прямо Рождество, или мой день рождения, или когда друг Криса Энди обращает на меня внимание. Настоящее чудо! Кот был серый, пушистый, с глупой приплюснутой мордой — обычно такие коты бывают до смерти скучные. Он таращился на нас сквозь стекло, открыв пасть и пуская слюни, а я глядела ему в плоские желтые глаза — они чуть-чуть косили, — будто кот был мне задушевным другом.
— Дорогая, ты меня совсем не слушаешь! — сказала тетушка Мария и повернулась поглядеть, на что это я уставилась. Побагровела. Тяжело поднялась, опираясь на одну палку, и затопала к окну, размахивая в воздухе второй палкой. — Кыш! Не смей сидеть у меня на окне!
Кот вытаращился на нее тупо и испуганно — и удрал. Тетушка Мария, отдуваясь, уселась обратно.
— Повадился в мой сад, — сказала она. — Охотится на птиц. Так вот, как я говорила, Энн Хэвершем и Роза Брислинг были очень дружны, пока мисс Фелпс это не сказала. Нет, только не думай, будто я сердита на Амариллис Фелпс, но мне было обидно…
После этого я могла думать только о том, как жутко она напустилась на этого кота. И ни слова не слышала. А потом стала ломать голову, что это за призрак у Криса в комнате. Может, Крис решил пошутить. А если нет — я сама не знала, чего хочу: чтобы это оказался призрак папы и он сказал бы Крису, где искать его тело, или нет. При этой мысли зубам у меня захотелось застучать, и от страха и волнения все прямо зачесалось.
— Дорогая, слушай меня, — сказала тетушка Мария. — Это интересно.
