Пять пуль. Еще две, и ему придется перезарядить пушку. Но может быть, и не придется. Это зависело от того, насколько точно он пошлет две оставшиеся.
– Давай, ублюдок! Стреляй получше!
Я распластался на ковре и ждал. Ничего не произошло.
– Ты сдаешься, Граф...
Я мог никогда не закончить эти слова. Пули пронеслись через комнату, как разъяренные шершни, две подряд. Они прошили кресло, и я опять услышал, как обойма выскользнула из сорок пятого моего невидимого противника.
Но я уже перебежал комнату. Он прятался за длинной софой, и я уже слышал щелчок новой обоймы, вставшей на место, когда бросился вперед.
Я добрался до него как раз в тот миг, когда он поднял свой пистолет, чтобы выстрелить, но глушитель делал оружие длинным и неповоротливым. Пистолет издал устрашающий хлопок, но я уже навалился на него, и мы покатились по ковру, переплетя руки, ноги и пистолеты. Я опустил свой кулак на его затылок и вырубил его на секунду. А затем он сжал мою руку с пистолетом и ударил меня коленом раз и другой. Огненная боль пронзила меня. И мы снова покатились, сцепившись, словно две креветки.
Я продолжал колотить его рукоятью пистолета, потом приставил дуло к его плечу, но он откатился в сторону и начал поднимать свое собственное оружие, когда я наступил ему на руку.
Пальцы его разжались, он вскрикнул, а я ногой откинул его пистолет в сторону и бросился на него. Он вновь ударил меня ногой, попав на этот раз в бедро. Он не причинил мне вреда, но я потерял равновесие и когда вскочил снова, он тоже успел встать и броситься к двери. Я прицелился, чтобы выстрелить в Бака Графтона, и в этот миг увидел его лицо.
Оно поразило меня.
Оно настолько удивило меня, что я не выстрелил, а когда пришел в себя, он был уже за дверью и его каблуки стучали, удаляясь вниз по лестнице.
Я сморгнул. Сунул пистолет за пояс и почесал в затылке.
Парень, который собирался изрешетить меня, сделав дырявым, как кусок швейцарского сыра, не был Баком Графтоном.
Это лицо я узнал бы где угодно.
Это было то самое лицо, увиденное мною на фото, которое дал мне Семмер.
Я прошелся по комнате, поднял пистолет с глушителем с ковра, подкинул его на ладони, подошел к закрытой двери и пинком открыл ее. Как я и предполагал, дверь вела в спальню, буйное сочетание атласных покрывал, парчовых занавесей и зеркальных стен. В комнате царил порядок. Щетка для волос и щетка для одежды были аккуратно вычищены.
Пара домашних тапочек с хорошенькими розовыми помпонами стояла у кровати. Я заглянул в стенной шкаф. Каракуль, серебристая норка и другие меха висели тесными рядами. За другой створкой – не менее дорогая одежда: скользкий соболь, вечерние накидки, лакированные туфли. Я подошел к комоду и открыл верхний ящик. Здесь лежали кружевные трусики, лифчики, новые домашние туфли. И каждая из вещиц – с маленькими монограммами «Ш». И наконец на одной из стопок трусиков я нашел револьвер двадцать второго калибра с перламутровой рукоятью.
Я проверил его, он был заряжен. Я положил его обратно на трусики, закрыл ящик и вернулся в гостиную.
Пройдя на кухню, я обнаружил в раковине пару бокалов. В одном осталось немного шерри – на самом дне. На ободке другого – пустого бокала – сохранились следы губной помады.
На столе стояла пепельница. На двух сигаретах – следы помады. Третий окурок – чистый. Карандаш лежал по другую сторону пепельницы, быть может, тот самый карандаш, которым была нацарапана записка, найденная мной у входной двери.
Прелестная маленькая невинная Шейла Мак-Кейн.
Входи, Кеннон, я переодеваюсь.
Входи в мою гостиную. Быстрей!
Это был чудесный мир, где под каждым камнем прячется змея, а за каждым кустом – женщина. Беда лишь в том, что без этикеток вы не сможете отличить змею от женщины.
Я извлек обойму из пистолета с глушителем, выщелкал из нее патроны в унитаз и положил пустую обойму и пистолет на полочку в ванной. Чтобы уж быть до конца последовательным, я вернулся в спальню, вытряс пули из барабана двадцать второго с перламутровой ручкой, и затем нашел в выдвижном ящике коробку с патронами. Я сунул все это в карман и покинул ловушку для простаков Шейлы Мак-Кейн, вначале заботливо уложив двадцать второй обратно на его подушку из трусиков.
