Миновав самый древний в Москве Троицкий мост через давно убранную в трубу реку Неглинную, ныряю в подземный переход, ведущий прямиком к библиотеке имени Ленина.
Здесь по вечерам играет целый оркестр скрипачей. Иногда с контрабасистом, но чаще с виолончелистом. Играют неплохо и слажено — консерватория, но ребята стоят здесь давно, репертуар под неприхотливого слушателя сложился, поэтому даже мое, не сильно натруженное классической музыкой, ухо иногда выхватывает “петуха”. А так приятно. Все-таки живая музыка, акустика в трубе неплохая, и гудит вивальдевский “Февраль” под майский щебет голоногих девушек. Пока пройдешь весь переход, успевает зацепить за живое. Если, конечно, не часто ходить.
А какой оркестр до недавнего времени играл в подземном переходе станции “Охотный ряд”! По количеству музыкантов — большой симфонический Гостелерадио. Железобетонные стены вибрировали, словно фанерные деки, музыку слышно было от угла Пушечной до юридического факультета МГУ. И все тот же Вивальди, как будто “Времена года” нашего Петра Ильича хуже. И исчезли музыканты как-то неожиданно. Единственная догадка: оркестр переманил какой-нибудь владелец подземного перехода в Париже или Нью-Йорке — “Националь” рядом.
После темного и прохладного подземного перехода солнце кажется особенно горячим и ярким. Как на картинах художников Возрождения, оно пронизывает сизый дым от автомобилей над проспектом Калинина. Очертания мелких предметов меняются, и появляется ощущение, что плывешь под водой.
Этот кусок Калининского проспекта за последние десять лет почти не изменился, если не считать оставленных позади стеклянных магазинчиков и зала с “однорукими бандитами”. Кстати, подобных зальчиков с игорными автоматами в Москве развелось едва ли не больше, чем булочных. И ни один не пустует. Народ наш оказался азартным, хотя это было и так известно. Мы все всегда делали и делаем с неуемным азартом, который, впрочем, быстро иссякает. Лучше бы трудились как немцы: ровно, без взлетов и падений, и добросовестно. Давно бы уже в каждой семье было по своему “однорукому бандиту”.
Близость Арбата начинает чувствоваться задолго до этой первой в стране прогулочно-балаганной улицы. По части посетителей старый Арбат, наверное, переплюнул все советские святыни вместе взятые. Паломничество не прекращается ни днем, ни ночью. И ведь нельзя сказать, что здесь очень уж удобно и дешево отдыхается, что на Арбате на каждом углу стоят карусели с качелями и бесплатно раздают пирожки с картошкой. Нет. Разве что с удавом можно сфотографироваться, да послушать непризнанных бардов или отчаявшихся от бесславья таких же непризнанных поэтов. Впрочем, и того, что есть, уже достаточно. Улица, напоминающая театральные декорации, и воспринимается как театр, где каждый может хотя бы ненадолго почувствовать себя либо артистом, либо зрителем — кому что нравится. А поход в театр — это уже праздник. Так что — да здравствуют праздники, которые мы назначаем и устраиваем без чьей-либо указки, сами себе.
В переходе под Калининским проспектом как всегда не протолкнуться. Цех? Студия? Художники, изгнанные с Арбата и собранные почему-то в темном тоннеле, без передышки удовлетворяют потребности гостей столицы в прекрасном. Искусство здесь за небольшие деньги натурально принадлежит народу. Рисуют по фотографии и с натуры. Любопытствующие и клиенты толпятся рядом и обсуждают, насколько художественно получается у того или иного рисовальщика. И если бы не плохое освещение да шляющиеся без дела, вроде меня, скептики, это собрание вполне можно было бы принять за респектабельный вернисаж, где ценители с глубокомысленным видом делятся впечатлениями от увиденного. “Э-э-э, — разглядывая портрет, тянет уличный критик с авоськой. — Нос чевой-то… на бок как-то”. “Какой уж есть”, — философски замечает тетка со связкой обоев.
Чуть дальше расположилось сразу несколько нищенствующих. Те, кто выглядит поприличнее, держат в руках картонки с письменной просьбой помочь выбраться из нищеты. Дошедшему до ручки алкоголику с обуглившимся от пьянства лицом и язвами по всему телу нет нужды рассказывать о своем тяжелом положении. Он демонстрирует части тела и по-собачьи заглядывает прохожим в глаза. Видно, что он вынырнул из того, параллельного мира и ему необходимо вернуться назад — похмелиться. Как ему неуютно в этом благополучном трезвом настоящем — написано у него на разбитом лице. Такое впечатление, что он прилетел с Луны, где сила притяжения в шесть раз меньше, и из-за ушестеренной тяжести не может оторваться от пола.
