Но разве это возможно? Без Натальи мне неинтересно жить, неинтересно заниматься философией, неинтересно и бессмысленно все на свете… А жить бессмысленно могут только сумасшедшие. И что за утешение думать о том, что все переживания рано или поздно пройдут… Разумеется, пройдут, но вместе с ними исчезнет и та надежда на счастье, которой я в этот вечер, кажется, лишился… но навсегда ли?
Мысль о том, что Наталья остается вечером одна и, как только я уйду, сможет позвонить какому-нибудь поклоннику и пригласить его выпить третью из принесенных мной бутылок, обожгла мое сознание. И, разумеется, не потому, что мне было жалко бутылки…
Немного потоптавшись в прихожей, я вдруг не выдержал и вернулся в комнату. Наталья продолжала задумчиво сидеть на диване спиной ко мне. Я осторожно приблизился и, глядя на себя в зеркало трюмо, стоявшее у окна, вдруг положил обе ладони на ее обнаженные плечи.
— Что это, юноша! — возмущенно-весело вскричала Наталья, резко меняя тон и вскакивая с места. — Ты, кажется, решил начать боевые действия? Разве я дала тебе для этого хоть какой-нибудь повод?
— Нет, но я…
— Не смей, и немедленно убирайся вон!
Однако я уже успел плотно обхватить ее за талию и теперь, прижав к туалетному столику, на котором попадали все флаконы, пытался притянуть к себе и поцеловать в губы. Наталья упорно отворачивалась, упиралась мне в грудь обеими руками, и тогда я удвоил усилия. В тот момент, когда она высвободила руку, чтобы залепить мне пощечину, я успел наклонить голову и уткнуться своими влажными губами в теплую и смуглую ложбинку между грудями.
— Наталья…
— Да перестань же ты!
Напряженная борьба истощала наши силы. Мы оба запыхались, и поэтому каждая новая фраза давалась нам с заметным трудом.
— Я позову на помощь!
— Зачем? Неужели я тебе настолько отвратителен?
— В данный момент — да!
— Один поцелуй — и я тебя отпускаю.
— Никаких поцелуев!
— В таком случае…
— Ах, так?
Увидев, что даже повторная пощечина не охладила мой возбужденный пыл, Наталья вдруг зло сузила глаза и как-то по-кошачьи резко и сильно провела ногтями по моей щеке, оставив на ней четыре кровоточащие царапины. Почувствовав боль, я оцепенел, разжал объятия и полез в карман джинсов за носовым платком.
Взглянув в зеркало и увидев свою окровавленную щеку, я изумленно присвистнул.
— Да, мой дорогой, — с нескрываемой насмешкой заметила Наталья, — твоя драгоценная голубая кровь пролилась в моей комнате по моей вине… Но, согласись, что ты тоже в этом виноват!
Прижимая платок к щеке, я взглянул ей в глаза и, не увидев там ненависти, снова приободрился.
— Но, получив такую жестокую рану, неужели я не получу и исцеления?
— Что ты имеешь в виду?
— Один дружеский поцелуй…
— Ах, ты опять!
Наталья попыталась увернуться, но я стремительно бросился на нее, снова схватил за талию и, прижимая к себе, ухитрился оттащить от трюмо и повалить на диван.
— Оставь меня, ты отвратителен!
— А ты — прекрасна!
— Не смей!
Последний, самый возмущенный возглас был вызван тем, что в пылу борьбы я ухитрился задрать на ней платье и теперь жадно ощупывал тугие, плотно сдвинутые женские бедра — такие горячие, атласные, возбуждающие…
— Отпусти же меня, скотина! — Наталья произнесла эти слова сквозь зубы и с такой ненавистью, что я начал понимать — еще немного и я перейду ту грань, за которой никакие извинения уже будут невозможны. Но, черт возьми, как можно отпустить эту невероятно соблазнительную женщину, которая чем больше злилась, тем сильнее меня возбуждала?
— Звонят! Ты, животное, неужели ты не слышишь, что в дверь звонят! Это, наверное, Галка вернулась…
Я вспомнил о том, что у сестры наверняка есть ключи, и на мгновение приостановил свой натиск. Вот, дуреха, неужели не может подождать? Какого черта звонить так настойчиво?
— Да отпусти же меня, — воспользовавшись моим замешательством, повторила Наталья и, с силой толкнув меня в грудь, выпрямилась и села. Стоило ей одернуть платье, как послышался звук открываемой двери, и через мгновение в комнату всунулась голова сестры:
— А чем это вы тут занимаетесь?
— Короче, — взволнованный всеми этими воспоминаниями, принялся оправдываться я, — какая-то чертова, непонятно откуда взявшаяся юношеская закомплексованность, глубоко спрятанная под веселостью, развязностью и непринужденностью, вдруг дала о себе знать в самый неподходящий момент! Я повел себя с ней откровенно развязно и грубо, словно уже имел на нее какие-то права. А ведь Наталья привыкла общаться не с пьяными щенками, а с солидными, умеющими красиво ухаживать мужчинами! Одно меня оправдывает — до сих пор я вспоминаю ту сцену с чувством глубокого отвращения к самому себе.
