Я шел к креслу, как смертник идет к электрическому стулу. Клиника была маленькая, окраинная, и о новых медицинских технологиях там никто и не слышал.
Кресло выглядело как антиквариат 1940-х годов, и все оборудование тоже. Врач, дедуля с нервно трясущимися руками, был раритетом еще более древней эпохи.
Мне приходилось читать о безболезненном пломбировании с помощью лазера, и я, несмотря ни на что, надеялся, что в последний момент доктор извлечет откуда-нибудь лазерный прибор.
Но вместо этого он осмотрел мои зубы сквозь очки с самыми толстыми линзами, которые мне когда-либо приходилось видеть, и присобачил к бормашине иглу.
— Больно будет? — наивно выговорил я.
— Ага, — кивнул патриарх.
И он не обманул. Это была самая ужасная боль, которую я испытывал в жизни.
Через полтора часа, когда я пришел домой, мой рот агонизировал. Я не мог есть. Я не мог говорить. Но, по крайней мере, я мог зайти в Интернет.
Пятница, 10:24
Чуть позже в то утро мне по почте прислали пулю.
Письмо было не подписано, но штамп Южной Каролины не оставлял сомнений, чьих это рук дело.
Получить пулю было страшновато, но из-за того, что случилось потом, меня едва не хватила кондрашка. Ночью кто-то попытался устроить пожар в моей квартире.
Я почувствовал запах гари и пошел к задней двери. Оказалось, что кто-то плеснул на дрова бензина, прислонил их к стене дома и поджег.
К счастью, огонь постепенно затух, но я так перепугался, что вызвал полицию.
Полицейские приехали на удивление быстро и стали задавать вопросы. Человек с ученой собакой пошел за ней по следу, а двое других полисменов тем временем расспрашивали меня.
Давно ли я живу здесь? Да нет, всего пару недель.
Есть ли у меня какие-нибудь предположения, кто мог это сделать? Ну да, возможно.
Что значит «возможно»? То, что мне буквально сегодня утром угрожал ревнивый муж. При этих словах женщина-офицер посмотрела на меня недоверчиво. Мне было понятно, чем вызван ее скептицизм: из-за последних событий я выглядел еще более бледным и осунувшимся, чем обычно, и представлял собой не самое приятное зрелище.
Женщина-полицейский спросила, могу ли я назвать имя и адрес того самого ревнивого мужа.
— Адрес точно не знаю, — замялся я. — Он из Южной Каролины.
— Есть ли у вас какие-либо основания полагать, что в данный момент он находится в Веллингтоне?
— Ну нет. Насколько мне известно, он до сих пор в Южной Каролине. Но сегодня утром он прислал мне пулю от револьвера.
Женщина вздохнула и опустила блокнот.
— Нельзя ли взглянуть?
Я показал ей пулю. Едва взглянув на пулю, она поместила ее в полиэтиленовый пакетик.
— Так, значит, вы не знаете, кто мог устроить пожар?
Я решил не давать волю своей паранойе. Сейчас было явно неподходящее время и место излагать теории заговора с участием лохов из Южной Каролины и нацистов из Веллингтона.
— Нет, — ответил я.
Пятница, 18:33
Если при мысли о том, что кто-то хотел поджечь мою квартиру, у меня чуть не случился инфаркт, то когда я вспомнил, что надо позвонить Майе, меня чуть не парализовало.
Я назначал себе все новый и новый крайний срок, когда это нужно сделать, и беспомощно наблюдал за тем, как все эти сроки проходят. Я думал, не прикинуться ли охрипшим или больным, да каким угодно, лишь бы не разговаривать с ней.
В конце концов я попросту заставил себя сесть и сделать это.
У Майи был голос, как у Фиби из «Друзей». А у меня… Не помню. Но явно тоньше обычного.
А еще я явно перестарался. Все мои заготовленные шутки и прибаутки кончились через две минуты, и на третьей я уже не знал, что сказать.
Когда общаешься по электронке и в чате, то можно при необходимости исправить, обдумать и стереть написанное. Но в телефонном разговоре это невозможно.
Если сразу не скажешь как надо, второго шанса не будет.
В результате я прибег к следующей тактике: когда Майя говорила что-то хоть капельку смешное, я хохотал, как умалишенный, а на все ее вопросы отвечал по возможности односложно.
Каким-то образом мы умудрились проговорить целый час, и это был самый долгий час в моей жизни (включая тот, что мне на днях пришлось провести в кресле у стоматолога).
