— Да, сэр, но общество следует обучать, а не диктовать ему. Вы должны научить общество.
— Джонтировать в космосе? Зачем? Зачем отправляться к звездам, в иные галактики? Зачем?
— Потому что вы живы, сэр. С тем же успехом можно спросить: зачем жить? Не спрашивайте. Просто живите.
— Он сбрендил, — проворчал Дагенхэм.
— Но какой великолепный бред! — шепотом заметил Ян-Йеовил.
— В жизни должен быть какой-то высший смысл, — сказал роботу Фойл.
— Так разыщите его сами, сэр. Не просите мир остановиться просто потому, что вы сомневаетесь в цели его движения.
— Почему мы не можем выступить вперед все вместе?
— Потому что все люди разные. Вы люди, а не лемминги. Кто-то должен вести, а кто-то — быть ведомым.
— И кто будет вести?
— Тот, кто может… зажечь людей. Вдохновить их.
— Я фрик.
— Все вы фрики. Но фрики существовали всегда. Жизнь — выходка фрика. Всегда есть место для надежды и славы.
— Большое спасибо.
— Рад служить, сэр.
— Вы просто спасли мне этот день.
— В любой день всегда где-то да выдастся хорошая погода, — просиял робот. Потом он заскрипел, задымился и рухнул на пол грудой железа.
Фойл поглядел на собравшихся.
— А железяка-то права! — заметил он. — Это вы ошибаетесь. Кто мы такие? Кто мы все такие, чтобы решать за остальной мир? Давайте мир решит сам. Кто мы такие, чтобы скрывать от него эту тайну? Давайте откроем ее миру, и пускай люди решат сами. В собор Святого Патрика!
Он джонтировал. Присутствующие последовали за ним. Развалины собора все еще были оцеплены, но рядом уже собралась колоссальная толпа. На место взрыва джонтировало столько зевак, что полиция вынужденно раскинула над руинами защитное индукционное поле. И даже так зеваки, безумцы и просто досужие любознатцы пытались джонтировать внутрь, но защитное поле обжигало их; они отскакивали, вскрикивая от боли. По знаку Ян-Йеовила поле убрали. Фойл пробрался через горячие руины к восточной стене собора, которая частично уцелела: от нее сохранился вал высотой, может быть, футов пятнадцать. Он ощупал дымящиеся камни, нажал и потянул. Что-то заскрежетало. Секция стены размером три на пять футов отошла было, но тут же застряла. Фойл схватился за нее и нажал в нужную сторону. Секция дрогнула. Потом оплавленные петли поддались, и камни осыпались к его ногам.
За два века до этого, когда организованная религия попала под запрет, а приверженцев всех конфессий загнали в подземные схроны, нашлись набожные люди, соорудившие под старым собором Святого Патрика это укрытие. Там был установлен алтарь. Позолоченное распятие, ничуть не потускнев, сияло светом вечности. У подножия креста покоился небольшой черный ящичек из инертсвинецизомера.
— Это знак? — задыхаясь, пробормотал Фойл. — Это и есть ответ, о котором я просил?
Прежде чем кто-то успел среагировать, он сгреб тяжелый ящик в охапку и джонтировал за сотню ярдов, к остаткам лестницы, ведущей к собору с Пятой авеню. Там он открыл сейф на виду у толпы. Раздался вопль отчаяния. Он вырвался у скрывавшихся в толпе сотрудников Центральной разведки, которые слишком хорошо знали, что в этом ящике.
— Фойл! — заорал Дагенхэм.
— Фойл, бога ради, не надо! — присоединился Ян-Йеовил.
Фойл вытащил из ящичка пульку ПирЕ. Она была цвета кристаллов йода и размером с сигаретку. Один фунт твердого раствора трансплутониевых элементов.
— ПирЕ! — заревел он, обращаясь к толпе. — Берите его! Вот! Вот ваше будущее! ПирЕ!
Он швырнул пульку зевакам и закричал, обернувшись через плечо:
— Сан-Фран, Русский холм!
Он джонтировал через Сент-Луис и Денвер в Сан-Франциско. Он прибыл на общественную джонт-остановку на Русском холме. Там было четыре часа пополудни, улицы бурлили выбравшимися перекусить и на закупки джонтерами.
— ПирЕ! — орал Фойл. Его лицо налилось кровью, проступила чудовищная маска. — ПирЕ! Оно опасно! Оно смертельно опасно! Оно ваше! Пускай расскажут, что это такое!
Он обернулся к запыхавшимся преследователям и крикнул:
— Ном!
И джонтировал.
В Номе стоял обеденный час, и с лесопилок джонтировали подкрепиться бифштексами суровые, но добродушные лесорубы. Появление человека с тигриной мордой вместо лица их немало всполошило. Человек швырнул в самую гущу толпы фунтовую пульку какого-то сплава йодистого оттенка и проревел на языке канав и помоек:
