То, что поразило меня более всего в ту памятную первую встречу с королевой — это ее властная манера, и именно с той встречи, хотя ни одна не нас тогда об этом не догадывалась, наши жизни тесно переплелись. Она сыграла в моей жизни роль более важную, чем кто-либо другой, исключая, возможно, лишь Роберта; и моя роль в ее жизни, несмотря на богатое событиями время ее правления, была значительной.
Вне сомнения, я была в то время слишком наивной, несмотря на мои старания показаться искушенной в жизни.
Годы германской эмиграции ничего не дали мне для моего познания жизни, однако, я сразу же увидела в Елизавете то, что отличало ее от других. Ее короткая жизнь, и я знала это, была наполнена ужасным опытом, достаточным для того, чтобы навсегда сломить другого человека. Она была на волосок от смерти, и сейчас все еще жила в тени этой опасности. Совсем недавно она была узницей Тауэра, и топор палача в любую минуту был готов опуститься на ее нежную шею. Ей не было и трех лет, когда была казнена ее мать. Могла ли она помнить это? Было что-то такое в ее больших светло-карих глазах, что заставляло предположить, что она помнила все и что она изо всего извлекала урок. Она напоминала школьницу в детской: так не по годам умна и осторожна она была. Да, она помнила все — вот почему, возможно, смерть, следуя на ней по пятам, никогда не смогла поймать ее в свои сети. Она была королевой всем свои обликом, и стоило побыть рядом с ней совсем недолго, чтобы понять, что она несла свое королевское величие совершенно естественно, будто она готовилась к этой роли всю жизнь (как оно и было на самом деле). Она была стройна и имела гордую, прямую осанку. Белизну и нежность кожи она унаследовала от своего отца. Ее мать, очень элегантная женщина, была темноволосой и смуглой. Это я, а не Елизавета, унаследовала темные глаза, которые всегда признавались схожими с глазами моей бабки, Марии Болейн, однако волосы мои, пышные и волнистые, имели цвет меда. Напрасно было бы отрицать, что такая комбинация внешних достоинств имела неотразимое очарование, и я очень скоро поняла это сама. Я видела портреты Болейнов, и видела, что Елизавета во внешности ничего не унаследовала от матери, кроме, возможно, величественного облика, а также ума, которым, несомненно, должна была обладать ее мать, чтобы настолько очаровать короля, что он разорвал отношения с Римом и оставил свою испанскую жену королевских кровей ради нее.
Волосы Елизаветы были золотистого цвета с рыжими искрами. Я много слышала о том, что в натуре ее отца был некий магнетизм, который притягивал людей, невзирая на его жестокость, и тот же магнетизм был и в ней. Только в ее случае вместе с магнетизмом она унаследовала и очарование женственности, перешедшее к ней от матери.
В первый же момент встречи я поняла, что представляла ее себе правильно, и одновременно, — что она симпатизирует мне. Ее привлекла моя живость, мой необычный цвет кожи и волос, за которые меня всюду считали красавицей.
— Ты весьма похожа на свою бабушку, — сказала мне как-то мать. — Тебе следует остерегаться собственного характера.
Я знала, что она имеет в виду: мужчины находили и будут находить меня привлекательной, так же, как и Марию Болейн, и мне не следовало обольщаться их ухаживаниями и вниманием там, где они мне не сулили ничего. Но это была перспектива, очень заманчивая для меня, и это же являлось одной из причин, по которой я так желала поскорее быть представленной двору.
Королева сидела в большом резном кресле, похожем на трон, и матушка подвела меня к ней.
— Ваше Величество, позвольте представить Вам мою дочь Летицию. Мы в семье зовем ее Леттис.
Я присела в поклоне, не поднимая глаз, как меня учили, делая вид, что не в силах поднять их, потрясенная сиянием и величием Королевы.
— Тогда и я стану так звать ее, — сказала королева. — Леттис, встань и подойди поближе, чтобы я смогла рассмотреть тебя.
Близорукость делала ее зрачки огромными. Подойдя ближе, я была изумлена нежностью и белизной ее кожи. Едва заметные брови и ресницы придавали ее лицу выражение удивления.
