Тетка рассказывала, что Минкина каждую ночь, обслужив барина, ложилась спать на подстилке под его дверью, охраняя покой и сон Аракчеева. Она ловила каждый его взгляд и, если видела хоть малейшее недовольство, заливалась слезами, а потом часами, стоя на коленях, вымаливала прощение. Но самое главное, она выказывала своему любовнику такое же рабское почтение, какое он сам выказывал венценосным хозяевам.
«Бедный кузен, ползать на брюхе перед господином – не самое приятное занятие, – подумала Наталья, – а если перед тобой никто не ползает, то совсем затоскуешь. А вот когда такая Минкина трепещет перед тобой, стоит в твоем присутствии, спит под дверью, вот тут больная душа и поправится, вздохнет с облегчением – не только ее сапогом в морду тычут, но и она может сделать то же самое».
Возок остановился у крыльца двухэтажного дома, неизвестно откуда выбежали молчаливые дворовые, открыли дверцу, помогли Наталье спуститься, а величественный мужчина в малиновой с золотом ливрее осведомился, что доложить барыне.
– Кузина графа Алексея Андреевича Сикорская с письмом от его матушки, – сообщила Наталья.
Ее проводили в дом и попросили подождать в большой гостиной второго этажа. Такой роскоши, как здесь, она не видела никогда. Золоченая мебель, обитая алым бархатом, стояла вдоль всех стен, посреди огромного светлого ковра с тонким восточным рисунком на мраморном столе красовалась оправленная в золоченую бронзу огромная хрустальная ваза, а на противоположных стенах комнаты в одинаковых резных рамах висели два парных портрета. Графа Аракчеева в черном мундире с портретом государя Александра Павловича на шее она узнала сразу, а на втором портрете была изображена молодая женщина необычайной красоты. Большие черные глаза под темными бровями, прямой нос и маленький рот с пухлой нижней губой скорее могли бы принадлежать древней римлянке. Это, видимо, понимала и сама женщина, поскольку и прической, и нарядом изображала Венеру.
«Вот ведь дал Бог этой ведьме такую красоту, – подумала Наталья. – Одним – все, а другим – ничего».
Привычная волна черной зависти начала подниматься в ее душе, но этого нельзя было допустить, иначе Минкина почувствует неискренность в ее словах и не станет помогать. Нужно было расположить к себе всесильную наложницу Аракчеева. Наталья глубоко вздохнула, собралась и, наклеив на лицо приторную улыбку, остановилась у портрета черноглазой красавицы. В коридоре послышались тяжелые шаги, дверь отворилась, и в комнату вплыла уже полнеющая невысокая женщина в роскошном белом шелковом платье. Она была увешана бриллиантами: широкое колье полумесяцем лежало на пухлой груди, крупные серьги оттягивали мочки ушей, свисая почти до плеч, на каждой руке было надето по широкому браслету, а все короткие пальцы были унизаны перстнями. Даже Наталья, не получившая никакого воспитания и не знавшая толка в одежде, поняла, что хозяйка дома одета с неприличной варварской пышностью. Но, видимо, Минкина сама себе очень нравилась, поскольку лучезарно улыбнулась гостье и сказала:
– Вы уж на портрет не смотрите, восемь лет прошло, как сделали его, я уже постарела, теперь не то, что раньше.
– Вы не изменились, даже, по-моему, стали еще красивее, – беззастенчиво солгала Сикорская, глядя на одутловатое лицо и мешки под глазами у бывшей Венеры.
– Вы так добры, – отмахнулась Минкина, но Наталья увидела, что комплимент был ей приятен. – Мне сказали, что вы с письмом от матушки его сиятельства прибыли?
– Да, я привезла письмо тетушки графу Алексею Андреевичу, – мягко подчеркнув свое родство с Аракчеевым, сообщила Наталья. – Когда он здесь будет?
– Ждем его сиятельство дней через десять, – что-то прикинув в уме, сообщила Настасья. – Не угодно ли вам будет дождаться барина?
– Я подожду, – согласилась Сикорская, – премного благодарна.
Хитрая крестьянка, успевшая оценить семейное сходство гостьи с ее хозяином, а также бедное черное платье, стоптанные ботинки и шляпку, поля которой давно обвисли от старости, поняла, с кем имеет дело. Перед ней стояла бедная родственница, приехавшая просить милости у всесильного министра. Поскольку уже много лет вход к Аракчееву был только через нее, Минкина собиралась получить от этой бедной некрасивой кузины все, что с нее можно взять. Наряды, меха и драгоценности ее больше не прельщали, этого у Настасьи было с избытком, взятки, которые ей везли каждый день, набивали ее сундуки золотом, но вот почестей и преклонения Минкиной всегда было мало. Пусть и эта просительница поползает на брюхе перед бывшей крепостной, пусть поунижается, вот тогда Настасья и решит, пропускать ли ее к светлым очам графа Аракчеева или нет.
