К удивлению Парвеза, мальчик идти с ним отказался. Сослался на некую договоренность. Парвезу пришлось настаивать: что может быть важнее, чем встреча отца с сыном?
На следующий день Парвез сразу выехал на улицу, на которой стояла Беттина. Шел дождь, Беттина была на каблуках, в мини-юбке и плаще. Плащ она распахивала перед проезжающими машинами.
— Залезай скорей! — сказал Парвез.
Они погнали по вересковой пустоши, остановившись на том месте, где не было ничего, кроме диких оленей и лошадей, и где в лучшие времена лежали они с прикрытыми глазами, повторяя «вот жизнь-то». Но сейчас Парвез дрожал. Беттина обняла его:
— Что случилось?
— Такое случилось — в жизни ничего хуже не было.
Пока Беттина гладила его по голове, Парвез рассказывал, как накануне вечером ходил с Али в ресторан. Пока они изучали меню, знакомый официант принес Парвезу, как обычно, виски и воду. Парвез так нервничал, что заранее заготовил вопрос: волнуется ли сын из-за предстоящих экзаменов. Но сперва, чтобы расслабиться, распустил галстук.
И сделал большой глоток.
Еще до того как он смог заговорить, Али скорчил гримасу.
— Ты знаешь, что алкоголь — это плохо? — спросил он.
Парвез принялся терпеливо объяснять, что уже много лет работает по десять часов в день, а то и больше, что у него почти нет радостей или увлечений. Даже отпуска он никогда не брал. Ну разве это преступление — выпить, если хочется.
— Это запрещено, — сказал мальчик.
— Знаю, — пожал плечами Парвез.
— Как и азартные игры. Ведь так?
— Да. Но ведь мы всего лишь люди…
Каждый раз, когда Парвез делал глоток, мальчик морщился или строил презрительную гримасу. Официант, желая порадовать старого знакомого, принес Парвезу еще порцию виски. Парвез чувствовал, что пьянеет, но остановиться не мог. На лице у Али было написано такое отвращение и порицание, словно он ненавидел отца.
В середине обеда Парвез вдруг потерял самообладание и швырнул об пол тарелку. С него не спускали глаз официанты и посетители, а то бы и скатерть со стола сорвал. В любом случае он не потерпит, чтобы родной сын учил его, что такое хорошо и что такое плохо. Сам он считал себя человеком неплохим, совестливым. Было, конечно, кое-что, за что сейчас стыдно, но в целом, можно сказать, прожил достойную жизнь.
— Когда мне было грешить? — спросил он Али.
Низким монотонным голосом мальчик разъяснил, что, вообще говоря, Парвез никогда и не жил праведно, нарушал многие заповеди Корана.
— Например? — поинтересовался Парвез.
Али не раздумывал ни секунды. Как будто ожидая этого момента, он спросил отца, любит ли тот пирожки со свининой.
— Видишь ли…
Конечно, Парвез не мог отрицать, что любит свежую ветчинку, когда ее приправишь грибами, горчицей и положишь между двумя поджаренными хлебцами. Сказать по правде, именно так он каждое утро завтракал.
Затем Али напомнил Парвезу, как тот приказывал жене готовить свиные сосиски, приговаривая: «Си-люшай, тут тебе не деревня. Это Англия. Надо са-атвецвовать!»
Парвеза настолько раздосадовали и ошеломили эти нападки, что он заказал еще стаканчик.
— Вот в чем дело, — сказал мальчик. Он перегнулся через стол. Впервые за вечер глаза его ожили. — Ты слишком втянулся в западную цивилизацию.
Парвез рыгнул. Испугался, что подавится.
— «Втянулся»! — воскликнул он. — Да ведь мы здесь живем!
— Эти западники-материалисты нас ненавидят, — сказал Али. — Папа, как можно любить того, кто тебя ненавидит?
— Ну и каков же ответ? — печально спросил Парвез. — По-твоему?
Али принялся говорить гладко и плавно, как будто обращаясь не к Парвезу, а к шумной толпе, которую нужно утихомирить и убедить. Говорил о том, что ислам будет править миром, неверные — вечно гореть, евреи и христиане будут разгромлены. Запад — клоака, сборище лицемеров, развратников, гомосексуалистов, наркоманов и проституток.
Пока Али говорил, Парвез смотрел в окно, как будто проверяя: мы все еще в Лондоне?
— Наши люди достаточно натерпелись. Если притеснения не закончатся — начнется джихад. И я, и миллионы других — все мы с радостью отдадим свои жизни ради этого.
— Но почему? Зачем?
— Награда наша — в раю.
