Через два дня состоялись пышные похороны, на которых присутствовала вся школа. Гилли с удивлением обнаружил, что их бедная экономка оказалась личностью довольно известной, на похоронах было очень много народу, а служил сам архиепископ. В процессии оказалось и несколько знакомых ему людей, подойти к которым он, естественно, не решился.
Странно было все это. Странно и как-то грустно.
Наплевать на все.
У учителя русского языка была странная фамилия — Гоган. Он был еще довольно молод, но ходил в длинном черном пальто. Наверное, в чьем-нибудь. Мальчики один раз это пальто украли из учительской и натыкали внутрь булавок. Глупо, правда? Гилли это не очень-то понравилось, но он тоже принимал участие в затее. Гоган ничего им не сказал. Вот так. «У ме-ня кни-га. Я и-ду до-мой. Ме-ня зо-вут Ва-ня».
Конечно, Михал не поверил ему. Вся эта история вообще была довольно сомнительной. Михалу лет четырнадцать, не больше. Семья его была довольно состоятельная, если не сказать больше. Прошлым летом он был с родителями во Флориде, зимой — ездил в Канаду, а вот этим летом попал на маленький островок в Донеголе. Да, разительный контраст. Вся одежда у него исключительно «Адидас», причем лучшие образцы, на его ботинки Шемас вообще старался не смотреть, чтобы не расстраиваться, а часы… Таких часов он даже никогда еще не видел: они надевались на безымянный палец и были обильно уснащены разного рода кнопками и лампочками. Ровно в 7.15 они заливали комнату звуками «Желтой розы Техаса».
— Шемус, а правда, что это ботинки вашего дяди? А куртка — это куртка вашего отца, да? А это, правда, майка вашей матери? А девочки, они говорили, что у вас та же пижама, что была в прошлом году?
— Никогда не верь женщинам, Михал! (Откуда у них вообще могут быть такие сведения?)
— А Кэвин говорил, что у вас в прошлом году было зеленое мыло. То же самое? У вас, Шемус, вообще нет ничего своего?
— У меня есть моя душа и мой язык. И, знаешь, у меня как-то всегда есть все, что нужно. Ведь вокруг — люди. И вообще у студентов обычно мало денег.
— И, конечно, вы все ваши деньги сразу профукиваете. А ваш отец чем занимается?
— Ну, читает газеты, играет в гольф. Он хотел стать сапожником, но как-то не получилось.
— А мать?
— Ведет хозяйство, присматривает за всеми нами.
— А остальные, ну братья там?..
— Они еще в школе.
— А что вы будете делать, когда лето кончится?
— Не знаю еще. Может быть, устроюсь куда-нибудь по учительской части. Или буду романы писать. А, если честно, мне на это как-то наплевать.
— А вы говорили, что в семнадцать лет вы себе сами купили телевизор. Черно-белый, да?
— Ой, ну что ты пристал с глупостями?
— Ну, почему, это не глупости.
— Есть вещи и поважнее, чем обсуждение моего финансового положения.
— Какие это? Ой, а правда, что у вас больше трех тысяч книг на ирландском языке?
— Михал, подойди сюда. Твердо запомни: Дрозды всех стран, соединяйтесь!
— Ой, ну вы прямо совсем ненормальный! Отпустите меня!
— Мальчики, обед готов.
13.50
Обед. Наконец обед. Он ел его медленно и вдумчиво. Фасоль (холодная), жареная картошка с луком (горячая). Потом — йогурт и, наконец, яблоко.
Он лег на диван у себя в комнате, чтобы спокойно обдумать все, что он должен сделать. Дабы облегчить мыслительный и пищеварительный процессы, поставил «Севильского цирюльника». Россини помог обеду проскользнуть вниз и одновременно промыл голову для новых мыслей, успокоил, вдохновил перед «дорогой своей»… На столе лежала пачка старых фотографий. Острова. Наверное, еще перед войной. Какие глупые лица у этих рыбаков…
Они небось и фотоаппарат-то видели впервые. Еще бы, нигде не бывали, сидели годами на своих островках. Разве что какая-нибудь вдова отправится на соседний остров, чтобы помочь с похоронами. А так, куда им было ездить? Да, теперь там все уже иначе. То, что не под силу оказалось английским ружьям, сделает английское радио. Ну и телевизор, конечно, журналы, кино. Цивилизация!
И тогда я ступил
На дорогу свою…
Среда. Полдень. Пол-день, полу-день? Полдня уже прошло, а еще половина принадлежит ему, пока. Все магазины безнадежно закрыты.
