Когда я открываю глаза, он спрашивает:
— Хочешь поговорить о Кенни Джи?
Закрываю глаза, начинаю тихонько гудеть, мысленно считаю до десяти, очищая разум.
— Хорошо. Может, поговорим о Никки?
— Почему вы спрашиваете о Никки?
Вопрос получается резковатым.
— Пэт, чтобы помочь тебе, мне нужно получше узнать тебя, понимаешь? Твоя мама сказала, что ты хочешь вернуть Никки, что это главная цель твоей жизни, — думаю, с этого нам и стоит начать.
Напряжение немного отпускает меня, потому что доктор Патель не отметает саму мысль о нашем с Никки воссоединении — стало быть, считает, что я еще могу помириться с женой.
— Никки? Никки замечательная, — говорю я, чувствуя тепло, которое разливается в груди всякий раз, как я произношу ее имя, всякий раз, как ее лицо встает у меня перед глазами. — Она лучшее, что было в моей жизни. Я люблю ее больше всего на свете. Я так хочу, чтобы время порознь поскорее закончилось.
— Время порознь?
— Ну да. Время порознь.
— Что такое «время порознь»?
— Несколько месяцев назад мы договорились, что я дам Никки больше личного пространства, а она вернется ко мне, когда поймет, что разобралась со своими проблемами в достаточной степени, чтобы мы снова могли быть вместе. То есть мы как бы расстались, но только на время.
— Почему вы расстались?
— В основном потому, что я не ценил ее и был настоящим трудоголиком: я заведовал отделением истории в школе имени Джефферсона да еще был тренером по трем видам спорта, мало времени проводил дома, и ей было одиноко. Кроме того, я себя подзапустил, имел от десяти до семидесяти фунтов лишку, но я работаю над всем этим, и еще я охотно сходил бы к семейному психологу, как Никки всегда хотела, и все потому, что я изменился.
— Вы договорились о дате?
— Дате?
— Дате окончания времени порознь.
— Нет.
— То есть этот период может продлиться неопределенное время?
— Ну, теоретически — да… Тем более что мне не разрешено вступать в контакт с Никки и ее родней.
— Почему же?
— Ну… вообще-то, не знаю. То есть я люблю родителей Никки не меньше, чем ее саму. Но это все не важно, я думаю, Никки вернется ко мне рано или поздно, и тогда она сама все уладит со своими близкими.
— Что заставляет тебя так думать? — спрашивает он мягко, и улыбка у него дружелюбная.
— Я верю в хеппи-энды. А это кино и так уже подзатянулось.
— Кино? — переспрашивает доктор Патель, а мне приходит в голову, что, если ему побрить голову и надеть очки с тонкой проволочной оправой, он бы выглядел точь-в-точь как Ганди.
Странная мысль — ведь мы здесь, в такой яркой и веселой комнате, сидим в кожаных креслах, а Ганди-то давно умер…
— Именно, — говорю. — Вы никогда не замечали, что жизнь похожа на киносериал?
— Нет. Поясни.
— Ну как, в жизни есть приключения. Они всегда начинаются с того, что случается какая-нибудь неприятность, но потом ты признаешь свои трудности и упорно работаешь над тем, чтобы стать лучше. И тогда счастливые развязки прямо-таки расцветают. Именно так оно все и происходит в конце фильмов про Рокки, Руди и Парня-Каратиста, в «Звездных войнах», в трилогии про Индиану Джонса, в «Балбесах». Это все мои любимые фильмы. Правда, я обещал себе не смотреть кино до тех пор, пока не вернется Никки, у меня ведь моя собственная жизнь — кино, и оно никогда не кончается. Да и вообще, сейчас самое время для счастливой развязки и возвращения Никки, потому что я поработал над собой и стал значительно лучше благодаря физическим упражнениям, лекарствам и терапии.
— Понятно, — улыбается доктор Патель. — Я тоже люблю счастливые развязки.
— Так, значит, вы согласны. Думаете, жена скоро вернется ко мне?
— Время покажет, — отвечает он.
И в этот миг я понимаю, что мы с Клиффом отлично поладим, поскольку он совсем не пессимист, в отличие от доктора Тимберса и его помощников. Клифф не говорит, что я должен повернуться лицом к тому, что он считает моей реальностью.
— Забавно, другие психотерапевты, к которым я ходил, утверждали, что Никки не вернется. Я им рассказывал о том, как исправил свою жизнь, но они все равно катили на меня бочку, как говорит мой друг Дэнни.
— Люди бывают жестоки, — отзывается врач.
