Моя Тата не любила рассказывать истории. И людей она тоже не любила. Она взрастила меня, с нежностью насыщая своей мощной энергетикой молоко, которое я пила из бутылочки.
Моя мать была Феей. Феи всегда таинственны и очень отдалены от нас, простых смертных. Когда они исчезают, то вместе с ними уходит и чудо. Настоящие Феи всегда очень капризны.
Моя Фея влюбилась в паршивую овцу. В глазах высшего кубинского общества это был поступок в высшей степени неразумный, а посему непростительный.
Когда моя Фея оставляла меня, я находила утешение в соске, которую исступленно терзал мой рот. А еще я в знак протеста методично разрывала кружева на своих рубашках. Когда же моя Фея подходила ко мне и смотрела на меня своими огромными изумрудами, сияющими, словно в лихорадке, я начинала тихонько покашливать.
В то время моим папой был доктор Орландо. У него была такая же белая блузка, как у Таты, но только без складок. Он был волшебником, специализирующимся в области человеческих сердец. Когда он говорил о своей профессии, то часто употреблял непонятное слово «кардио». У моего тогдашнего папы был выпуклый, как у дельфина, лоб.
Когда он в конце дня возвращался домой, то всегда наклонялся, чтобы обнять меня. При этом над его головой возникал нимб от солнечных лучей, проникающих через стекло.
У него была своя «консультация» на первом этаже дома. Именно там он занимался починкой человеческих сердец. Благодаря этому человеку я стала поклоняться великой богине, которую в миру называют медициной. Пользуясь лампами дневного света, доктор Орландо открыл моим глазам картину пульсирующей магии жизни. Он показал мне тонкий и хрупкий узор человеческих ребер. Сам Творец доверил свои великие тайны этому человеку.
Моя сестра Натали была любимицей доктора Орландо. Она была очень странной девочкой. Моя сестра плакала во сне. Улыбка редко появлялась на ее лице. Она оставалась грустной даже по воскресеньям, когда все собирались за столом под люстрой баккарского хрусталя, похожей на паука, роняющего тысячи хрустальных слезинок.
Единственное, что могло утешить Натали и доставить ей истинную радость, — это ее походы с отцом в больницу во время его ночных дежурств. Но ее туда обычно не брали:
— Тебе туда нельзя, потому что вход детям и собакам запрещен.
Чуча была нашей кухаркой. У нее была черная, лакированная кожа с множеством крохотных бородавок. Вся Чуча была разукрашена лентами, а прическа ее состояла из множества маленьких узелков, покрытых сеткой для волос. Чуча объясняла, что на голове у нее вовсе не волосы, а черный упругий мох, как у всех ее соплеменниц. Она убаюкивала меня в грустном голубом кресле и прижимала к своей груди, щедро источающей благородный кисло-сладкий запах пота, сигар и лука. Чуча обожала сказки, называя их «patakines». Она заселяла свои «patakines» всеми известными ей сказочными и книжными героями. Ей ничего не стоило устроить встречу персонажей сказок Шарля Перро и героев сказок народов Африки. Свои повествования она сопровождала оглушительными взрывами заразительного смеха.
— В лесу Элега показывал дорогу Красной Шапочке. Бабушку Красной Шапочки зовут Йанса. Она умерла. А Огун — это воин. Он убил волка, — рассказывала мне моя Чуча.
* * *
Она прижимала меня к черно-белому шелковому платью и громко напевала: «Лала! Лала!», не утруждая себя объяснениями по поводу того, что обозначает это ее «лала». Это черно-белое платье принадлежало моей бабушке Натике, Фее сада. Она поила цветы.
Лала Натика приходила к нам каждый день в одно и то же время. Она раздавала слугам распоряжения, затем обедала и затем позволяла себе немного вздремнуть. Ее короткий сон прерывался боем часов. Бабушка вскакивала с кресла, переодевалась в свою белую униформу, усеянную черными цветами, и шла в сад. Там она высаживала в землю рассаду, сеяла семена, делала прививки растениям, совершенно не считаясь ни с временами года, ни со здравым смыслом. Проходило какое-то время, и все посеянное, высаженное и привитое начинало буйствовать и метаться, полностью выйдя из-под контроля Феи. Подданные Волшебницы вели себя, как бунтовщики. Наверное, руки моей Феи Натики не слишком хорошо были приспособлены для работы в саду.
