— Столько убежденности! Столько веры в человеческую порядочность! Я-то никогда не была такой наивной.
— Я знаю его характер, — стояла на своем Лили.
— Или его сердце, — подхватила Франциска.
Лили задумалась над ее словами. На самом деле она почти ничего не знала о сердечных переживаниях Эйвери Торна — она и в своих-то не могла разобраться. Его поцелуй лишил ее душевного равновесия и неожиданно открыл ей, что она способна на бурную страсть — а возможно, и на что-то большее. Она потерпела поражение в борьбе со своим увлечением — впрочем, она уже не была уверена в том, что ее чувство к нему можно было считать простым увлечением.
Лили вздохнула, заметив, что Франциска тайком наблюдает за ней.
— Ты романтик, Франциска, — промолвила она. Ее собеседница криво улыбнулась:
— Ты так думаешь?
, — Да. Правда, уже изрядно потрепанный жизнью, но все же романтик.
Франциска подняла свою рюмку и посмотрела сквозь ее граненую поверхность на свечу с таким видом, словно в ней содержался ответ на все загадки Вселенной.
— Почему ты не идешь спать?
— А ты? — отозвалась Франциска рассеянно.
— Потому, что у меня есть расходные книги, над которыми нужно поработать, счета, которые нужно оплатить, и цифры, чтобы тешиться ими на досуге.
— А у меня есть прошлое, которому пора подвести итог, долги, которые нужно оплатить, и воспоминания, чтобы тешиться ими на досуге. — Она мельком взглянула на девушку. — Быть неудавшимся романтиком — довольно утомительное дело.
— Я вовсе не считаю тебя неудачницей, — ответила Лили мягко.
Франциска улыбнулась:
— Да, я неудачница и сама это знаю. Иди, дитя мое. Сегодня вечером мне хочется побыть одной. Случай настолько редкий, что, думаю, над этим стоит поразмыслить.
— Ты действительно так считаешь? — спросила Лили, не желая оставлять Франциску наедине с портвейном и черной меланхолией.
Франциска взмахом руки отпустила ее, и тогда Лили наконец покинула ее, проделав короткий путь по коридору до библиотеки, где ее уже ждала стопка бухгалтерских книг и счетов, которая, как ей казалось, никогда не уменьшалась в размерах.
Эйвери не мог ни на чем сосредоточиться. Он отшвырнул в сторону журнал, в котором была опубликована последняя из серии его путевых заметок, и печально уставился в окно спальни, по которому неумолчно барабанил дождь. Образ Лили неотступно преследовал его, она лишала его рассудка, она была здесь, с ним, в его мыслях, в его крови — и в его сердце.
Когда она совсем недавно лежала под ним и он сжимал ногами ее бедра, когда она, задыхаясь, спросила гортанным голосом, не собирается ли он прямо сейчас осуществить свою месть, он с трудом удержался от того, чтобы не сделать это прямо в тот момент! И только те самые пресловутые правила поведения, которых он до сих пор неукоснительно придерживался, спасли ее — и то ненадолго. Ибо стоило ей опять произнести очередную колкость, как он тут же воспользовался этим малоубедительным предлогом для ответных действий и поцеловал ее. Мокрая одежда облепила ее тело, от чего оно казалось обнаженным, и его охватило желание. Однако стоило ей шевельнуться, как он выпустил ее из рук, опасаясь того, что мог сказать или сделать в следующее мгновение, и поспешно удалился.
Он направлялся в ванную, когда внезапно раздался страшный грохот, возвещавший о появлении Лили. Он немедленно бросился в парадный вестибюль и застал ее там стоявшей с выпученными от ужаса глазами, а грязь ручейками стекала с ее рук и одежды на пол.
За обедом она старательно избегала смотреть в его сторону, не отрывая своего прелестного личика от тарелки, словно хотела испытать его решимость вести себя достойным образом. Эта женщина проникла в его кровь гораздо глубже, чем простая лихорадка. Скорее она была для него чем-то вроде малярии, которая остается в скрытом состоянии недели, месяцы, даже годы, а потом вдруг снова вспыхивает с убийственной силой. И так же как в случае с малярией, он сильно сомневался, удастся ли ему когда-нибудь окончательно от нее избавиться. Немного самоконтроля — вот и все, на что он был способен.
Эйвери поднялся с кресла и стал расхаживать взад-вперед по комнате, потом подошел к окну и выглянул наружу. Двумя этажами ниже из окна библиотеки лился яркий свет. Он вынул из кармана позолоченные часы Карла. Даже эта вещица, которую он хранил как память о своем дорогом погибшем друге, теперь напоминала ему о ней.
