Эйвери обернулся и одарил ее благодушной улыбкой. Это стало последней каплей, переполнившей чашу.
— Как по-вашему, способна леди на что-нибудь подобное? — Она нагнулась, обхватила руками его голову и поцеловала в губы.
Эйвери невольно отпрянул, и она вцепилась в его плечи, чтобы не упасть, тем самым неумышленно прижавшись к нему еще крепче. Его губы оказались теплыми и мягкими, словно нагретая солнцем плюшевая ткань, и представляли собой изысканное сочетание твердости и податливости. Трепет восторга пробежал по ее телу, и она с неожиданной для себя готовностью отзывалась на каждое их движение.
Ее руки медленно поползли вверх от его широких плеч вдоль шеи к гладким щекам, и она сжала их ладонями. Щетина на его лице была колючей, теплая кожа согревала кончики ее пальцев, которыми она поглаживала еле заметные впадины под его высокими скулами, линию подбородка и уголки губ. Издав приглушенный стон, она отдалась потоку ощущений, от которых у нее сердце замирало.
Она целовала его горячо, страстно. У нее слегка кружилась голова, она забыла обо всем на свете, едва сознавая, где она и что делает, не замечая ничего, кроме его губ.
Эйвери не мог сказать о себе то же самое. Он сознавал, даже слишком хорошо сознавал близость Лили, чувствовал каждый дюйм ее стройного тела, большая часть которого, увы, находилась куда дальше от него, чем ему хотелось бы. И что хуже всего, он ничего не мог с этим поделать!
Одному Богу было ведомо, зачем ей понадобилось его Целовать. Сам он, во всяком случае, этого не знал. Еще минуту назад Эйвери готов был поздравить себя с тем, что ему удалось так тонко и деликатно разрешить ее сомнения и в придачу удостоить ее весьма лестным комплиментом, а теперь она ответила ему поцелуем, в котором было больше гнева, чем страсти. По крайней мере так все начиналось, но уже несколько мгновений спустя гнев улетучился, сменившись иным чувством, неизмеримо превосходившим его по накалу.
Где-то в глубине его опутанного чарами, близкого к панике мозга промелькнула мысль, что наверняка эта уловка была задумана ею неспроста. Однако он не в состоянии был рассуждать, да и вообще действовать сколько-нибудь сознательно. Только глубоко укоренившийся в нем инстинкт самосохранения помешал ему стащить ее с перекладины, разложить на земле и накрыть ее тело своим. Жажда ею обладать, видеть ее под собой, ощущать всем своим существом каждый изгиб ее дивной фигуры едва не поставила его на колени. О да, он хотел, чтобы она отдалась ему! Он хотел видеть ее губы открытыми — открытыми, черт возьми, а не терзающими край его рта с такой убийственной медлительностью. Его охватила сильнейшая дрожь, но он не двинулся с места.
Сила воли помогла ему совладать с собой. Ее поцелуй пробудил в нем жгучую потребность, дразня несбыточными надеждами, и, словно человек, брошенный связанным в пустыне и изнывающий от жажды, он стремился испить как можно больше из этого неисчерпаемого источника наслаждения. Он наклонил голову и провел кончиком языка по краю ее мягких, бархатистых уст. Ее нежные губы приоткрылись. Издав хриплый стон, он проник глубоко внутрь ее рта, слившись с ней воедино и упиваясь ее теплым сладковатым ароматом.
Так много. И так мало.
Эйвери сделал шаг — всего один шаг — вперед, пока их груди не соприкоснулись, и по всему его телу пробежала дрожь неукротимого желания. С каждым его судорожным охом ее соски, два твердых катышка, оставляли на его коже огненные следы. Ее ноги безвольно разошлись, и он воспользовался этим, прижавшись к ней и расположившись между ними так, что ее груди всей своей тяжестью, легли на него. Та призрачная защита, под которой он находился, влекла его к себе, подобно магниту.
Голова Лили была запрокинута, шея выгнулась дугой. Помоги ему Бог, он просто обязан был поцеловать эту стройную колонну, слизнуть языком солоноватый налет с кожи у ее основания, нежно ущипнуть тонкую мочку уха, между тем как ее гортанное мурлыканье эхом отдавалось в его сознании, опьяняя и возбуждая его.
Но он не станет прикасаться к ней, нет! Только не руками. По' крайней мере на это у него хватало выдержки. Однако надолго ли? Плотское влечение в сочетании с паническим страхом довело его почти до исступления. О Господи, он хотел видеть ее под собой, а не просто стоять тут, чувствуя себя опустошенным и разбитым — состояние, которого он не испытывал никогда прежде. И вместе с тем он не осмеливался ни на что большее.
