Джош как будто понимает, что я испытала некий шок. Он подтыкает под меня плед со всех сторон, приносит мне еще одну подушку. Кто знает, что написано на моем лице. Я избегала смотреть на себя в ванной.
Зубы начинают стучать, и я тянусь к сэндвичу, очень аппетитному с виду. Никаких дешевых изысков. Ровно разрезан по диагонали, именно такие я люблю.
Я жую, как бурундук, используя свои маленькие цепкие ручки, чтобы отрывать корку от хлеба. Глаза у меня становятся яркими и подвижными, как у куклы, а щеки раздуваются.
– Ты не сказала ни слова с того момента, как проснулась. Ты выглядишь пришибленно. Руки дрожат. Пониженный сахар? Плохой сон приснился? Укачало в машине? – Джош ставит свою тарелку с нетронутым сэндвичем. – Ты устала? У тебя болит живот? – Джош потирает мои ноги сквозь плед. Когда он снова начинает говорить, то делает это так тихо, что я едва его слышу. – Ты поняла, какую ошибку совершила, проведя это время со мной.
– Нет, – бормочу я с набитым ртом и закрываю глаза.
Тревожная складка на лбу Джоша убивает меня.
– Нет?
Чувствую себя ужасно. Разрушаю волшебный пузырь радостной энергии, в котором мы находились по пути домой.
– Сегодня воскресенье, – отвечаю я после долгого обдумывания.
– Завтра понедельник, – откликается Джош.
Мы оба отхлебываем из чашек. Игра в гляделки началась, я переполнена вопросами, которые до смерти хочется задать, но не представляю, как к этому подступиться.
– Правда или желание? – говорит Джош. Он всегда находит правильные слова.
– Желание.
– Трусиха. Ладно. Тогда съешь целую баночку острой горчицы из моего холодильника.
– Я надеялась на что-нибудь сексуальное.
– Я дам тебе ложечку.
– Правда.
– Почему ты так странно себя ведешь? – Джош откусывает кусок сэндвича.
Я вздыхаю так глубоко, что возникает боль в легких.
– Я была не готова к этому, и у меня появляются пугающие чувства и мысли.
Джош пристально смотрит на меня, пытаясь заметить малейшие признаки лжи. Ничего не находит. Ответ мой крайне сжат, но правдив.
– Правда или желание?
– Правда, – не моргая, отвечает он.
В окна проникает вечерний свет, и я вижу кобальтовый ободок вокруг радужки его глаз. Приходится на миг закрыть глаза, пока не схлынет боль от такой красоты.
– Что за отметки ты делаешь в ежедневнике? – Мне запало в голову, что в прошлый раз он не ответил, сомневаюсь, сделает ли это сейчас.
Джош улыбается и смотрит в тарелку:
– Так, мальчишество.
– Меньшего я от тебя и не ожидала.
– Я записывал, одета ты в платье или в юбку. «П» или «Ю». Ставил значки, когда мы ругаемся и если замечал, что ты улыбаешься кому-то другому. А еще – когда мне хотелось тебя поцеловать. Точки – это просто мои перерывы на обед.
– Ох… Но зачем? – В животе у меня трепет.
Джош размышляет, как ответить.
– Когда так мало получаешь от кого-то, берешь все, что можешь.
– И давно ты этим занимаешься?
– Со второго дня в «Б и Г». Первый день прошел как в тумане. Я собирался собрать статистику. Прости. Когда говоришь об этом вслух, звучит безумно.
– Хотела бы я додуматься до такого, если от этого становится легче. Я не менее безумна.
– Ты взломала код рубашек очень быстро.
– Почему ты носишь их в определенной последовательности?
– Хотел посмотреть, заметишь ли ты. И когда ты заметила, тебя это взбесило.
– Я всегда замечала.
– Да, знаю. – Джош улыбается, и я улыбаюсь тоже. Чувствую, как он берет в руки мою ступню и начинает ее массировать.
– Эти рубашки, отмечавшие дни недели, странным образом меня успокаивали. – Я откидываюсь на спину и смотрю в потолок. – Вне зависимости от происходящего я знала, что, когда войду, увижу белую. Потом бело-серую. Кремовую. Бледно-желтую. Горчичную. Светло-голубую. Голубую, как спальня. Голубино-серую. Темно-синюю. Черную. – Я загибаю пальцы.
– Ты забыла, бедная старая горчица не на том месте. В любом случае скоро ты уже не будешь видеть мои глупые рубашки. Мистер Бексли сказал, что к пятнице отборочная комиссия уже примет решение.
– Но ведь пройдет всего один день после собеседований. – Я-то думала, на размышления уйдет неделя или две. Значит, в следующую пятницу я или буду праздновать победу, или окажусь безработной? – Мне тошно.
