Однако солдаты, стоявшие под деревом, не откликнулись, не подали голоса.
— Скорее бы кухня приехала, — продолжал Илюшечкин, старавшийся изо всех сил расшевелить «публику». — Есть идея, товарищ старший сержант! Пока мы тут обдумываем, пока решаем, как да что, кухня может спокойно готовить завтрак из двух блюд. В крайнем случае из одного блюда. Учитывая погодные условия, я согласен и на одно… Может, сообщить об этом товарищу полковнику?
Старший сержант Саруханов стоял около бронетранспортера и молчал, глядя куда-то мимо Илюшечкина. Болтовня солдата раздражала его. Если бы кто другой трепался, а то Илюшечкин, сачок, любитель устраиваться за счет других. Ему бы сегодня быть в котельной, если бы не этот выезд в поле… Помахал бы лопатой на благо военного городка, поукоротил бы свой язык.
Илюшечкин точно услышал размышления старшего сержанта.
— В городке у нас сейчас спят. И буфетчица Катя спит и ни сном ни духом не чает, что помещение ей придется убирать вечером одной, без помощника…
На солдатских лицах заблуждали улыбки.
— Найдутся помощники! Не беспокойся! — донеслись голоса.
Илюшечкин ждал этих возгласов, но, как настоящий артист, не подал даже виду, что рад им.
— Сядет Катя у окна и будет ждать час и еще час…
— Подставляй карман шире, и пяти минут не будет ждать! — донесся снова чей-то голос.
— Сядет у окна, — продолжал невозмутимо Илюшечкин. — А за окном дождь. А в буфете тепло, тихо…
— Это какая же Катя? — раздался чей-то вопрос — В каком буфете?
— Да слушай его! — откликнулся тут же другой голос. — Баба Катя, почтальонша из колхоза!
Солдаты загоготали:
— В самый раз Илюшечкину!..
— А буфетчица замужем. И зовут ее не Катя, а Зоя.
Илюшечкин поправил пилотку, сделал руками жест, как бы призывая небо засвидетельствовать со своей высоты, с кем ему приходится сейчас объясняться, и сказал, многозначительно усмехнувшись:
— Отродясь не видывал таких несообразительных. Замужем? Ну и что?
— Буфетчицу зовут Зоей! — с прежним недоумением сказал кто-то. — Зоя, а не Катя.
— Нашего командира роты зовут, как известно, Иван Андреевич, а здесь, на занятиях, его именуют товарищ Тридцать первый…
Илюшечкин говорил все это шутя, но старшего сержанта Саруханова уже переворачивало. Черт знает что городит этот парень! Он слишком много позволяет себе!
— Хватит, Илюшечкин! Прекратите разговоры! Идите в свое отделение.
Саруханов повернулся и сделал несколько шагов вдоль опушки. Солдаты замолкли. На взгорке, за лощиной, офицеры по-прежнему стояли небольшой группой возле, двух газиков, окружив полковника Клюева.
— Старший сержант, — послышался голос Гусева.
Сержант Гусев, крепыш с загорелым лицом и голубыми глазами, продрался сквозь заросли орешника. Подошел, встал рядом с Сарухановым, тоже уставился на взгорок.
— Ничего не слышно, товарищ старший сержант?
— Пока ничего, — ответил Саруханов.
Они постояли на опушке и вернулись назад, к бронетранспортеру, находившемуся чуть в глубине. Боевая машина, развернувшись, притулилась около темной корявой осины, правый борт у нее оказался немного выше, и оттого было такое впечатление, будто бронетранспортер, как и люди, пристально вглядывается сквозь деревья в поле, желая узнать, что ему предстоит впереди.
— Дело такое, — протянул Гусев. — Не придется ли тут загорать?
Он посмотрел вверх, на небо. Низкие, в темных разводьях, тучи плыли, чуть не задевая макушки сосен.
— Однако, щетина у тебя, старик, — сказал вдруг Саруханов, разглядывая Гусева.
Наедине сержанты позволяли себе обращаться друг к другу фамильярно.
— А что я сделаю! — Гусев засмеялся. — Как не поспишь, так она растет ускоренным темпом. Хоть через два часа брейся. — Он снова посмотрел в ту сторону, где находилась дорога и где на взгорке стоял газик командира полка. — Интересно, чего они там соображают?
— Какая разница, — усмехнулся Саруханов. — Что прикажут, то и будем делать.
Саруханов понимал, что говорит неправду — никому из них не было безразлично то, что предстояло им на учениях.
— Который час? — спросил Гусев. — Я оставил часы в машине.
— Без двадцати минут шесть, — ответил Саруханов.
— Пожевать бы чего-нибудь.
