Спустя год, после войны, которая закончилась так, как я в отчаянии и предсказывал, 14 сентября 1945 года лондонская Daily Mail на первой странице опубликовала список, обнаруженный одним из ее корреспондентов в штаб-квартире гестапо, в котором перечислялись имена тех, кого следовало немедленно уничтожить в случае успешного вторжения в Британию в 1940 году. Там было много известных имен, а скромно посередине списка красовалось и имя доктора Эрнста Ханфштангля. К тому времени меня перевели в лагерь в Станморе рядом с Лондоном. Мое внимание привлекла газета, выпускаемая немецкими евреями-заключеиными, которые поздравляли меня и сказали, что вряд ли пройдет много времени, прежде чем меня освободят. Я показал копию главе разведывательного отдела лагеря и смог отправить на свободу письмо моему адвокату Кеннету Брауну, сообщая ему об этом. Он попробовал предпринять какие-то шаги, но мои тюремщики пока еще, видимо, не были готовы сделать соответствующие выводы.
Весной 1946 года меня перевезли в Германию и держали еще шесть месяцев в лагере для интернированных в Реклингхаузене. Мои силы бороться с разочарованиями и страданиями последних двенадцати лет практически иссякли. Кровяное давление упало со 160 до 45. Мое крепкое тело весило всего около шестидесяти килограммов. 3 сентября 1946 года меня освободили, выдав 15 марок 40 пфеннигов на билет третьего класса до Мюнхена и пять марок на пропитание. Германия представляла собой горы руин, деньги безнадежно обесценились. С тех пор мы пережили что-то вроде лихорадочного экономического возрождения, которое я помню еще по Веймарской республике в конце двадцатых годов. Я всем сердцем надеюсь, что не повторится та история, которая последовала за этим «возрождением». Мое единственное желание прожить достаточно долго, чтобы увидеть Германию и весь мир, где Гитлерам больше нет места.
Послесловие
Мой отец, каким я его вижу примерно через двадцать лет после его смерти
Когда я только начинал ходить, меня поразил голос отца. Мама потом говорила мне: «Каждый раз, когда ты слышал, что он заходит домой, ты вздрагивал, выглядел напуганно и шептал: „Папа вернулся“».
Когда я был мальчиком, то довольно часто получал от него затрещины или ремня за неподчинение его словам. Но я также поражался его безграничному обаянию и теплоте, а когда подрос – то и его широчайшими познаниям, которыми он всегда был рад поделиться: «Сынок, кто знает, сколько я проживу. Выкачай из меня все, впитай все, что сможешь, как будто ты губка!» Так что он был одним из двух самых главных моих учителей, и, конечно, самым главным из тех, кто оказал на меня наибольшее психологическое влияние.
А еще он совершенно бесподобно играл на пианино. Один из его учителей, Август Шмидт-Линдер, как-то сказал, что за свою долгую карьеру педагога он «ни разу не встречал человека, который бы чувствовал себя настолько естественно за клавиатурой, как этот Ханфштангль». Действительно, мой отец мог легко и безупречно играть короткие пьесы в любой тональности и в любом стиле. Одним из его коронных номеров было исполнение «Hänschen klein» а-ля Бах, Моцарт, Бетховен, Шуман и Вагнер. Однажды он даже одурачил искушенную аудиторию этим трюком в своей квартире на Паризерплац в Берлине. Он объявил, что студент музыковедения в Вене обнаружил совершенно неизвестный вальс Йозефа Лайнера и прислал ему копию рукописи и теперь он имеет удовольствие воспроизвести эту давно утерянную музыкальную жемчужину. Это было восхитительно. Когда он закончил играть, люди столпились вокруг пианино посмотреть на «рукопись Лайнера». А увидели: И.-С. Бах, прелюдия № 12.
Я вспомнил, как мой отец упражнялся в исполнении этой прелюдии и внезапно сказал: «Если бы Бах родился на сто лет позже, он бы написал ее именно так…» (Вильгельм Бакхаус однажды сказал моему отцу: «Некоторые вещи вы играете лучше, чем кто-либо из нас: песни Шуберта, вальсы Штрауса и военные марши».) Однако следует перейти к важным политическим и историческим вопросам. Мой отец любил своего отца, который был баварским бисмаркианцем и сторонником «культуркампф». И, несмотря на серьезные разочарования, доставленные ему Виттельсбахами, мой отец в сердце остался монархистом. Он надеялся увидеть Гитлера в качестве регента, который бы сделал для Германии то, что в конечном счете сделал Франсиско Франко для Испании: восстановил монархию, хотя и в конституционном виде. Мой отец предпочитал английскую модель. Это объясняет, почему он поддерживал отношения с домом Гогенцоллернов. У нас не только часто гостил принц Август Вильгельм (сын кайзера, поддерживавший штурмовиков), но и в тот период глава дома Гогенцоллернов, внук последнего кайзера, принц Луи Фердинанд Прусский снимал комнату на вилле Тифланд шесть или восемь недель. (Молодой принц в то время был весьма непослушным ребенком. Моя мать со своей спокойной естественной уверенностью сказала ему: «Ваше Императорское Высочество, пожалуйста, хотя бы раз в день нормально поешьте вместе с нами и не возвращайтесь домой позже полуночи. Вам нужно спать». Принц Луи Фердинанд согласился, а его мать после этого позвонила моей и сказала: «Мой сын так хорошо не выглядел уже много лет. Как вы это сделали? Благослови вас Бог!»)
