Керсти кинула водоросли в компостную кучу, налила в ведро воды и осторожно опустила туда гигантский кошелек русалки. Он был слишком велик, чтобы погрузиться полностью, и два его усика уныло торчали над водой.
— Слишком большое, — сказал Энгес.
— Сама вижу, глупый, — сказала Керсти. — По крайней мере, оно не высохнет.
— А если оно уже погибло?
— Неизвестно.
— Скоро погибнет.
— Почему?
Энгес вздохнул:
— Оно ведь из моря. А здесь вода из крана. А ему нужна соленая вода.
— Энгес! — воскликнула Керсти и обняла его. — Какой ты умный!
— Я знаю.
Убедившись, что мамы поблизости нет, Керсти принесла из кладовой банку с солью и щедрой рукой насыпала ее в ведро. Она сосредоточенно следила за усами, но они не шевелились.
— Ему не хватает места, — сказала она. — Придумала! Ванна!
День тянулся медленно, но к его концу им повезло. Мама приняла ванну, закончив утреннюю работу по дому. Ворчун, когда его спросили, от ванны отказался, заметив, что слишком часто мыться — плохо для кожи, и к тому же вода всегда или слишком горячая, или слишком холодная. Так что остались только дети. Мама помыла Энгеса перед сном, и настала очередь Керсти.
Мама отвела Энгеса вниз, обсушить возле камина; там же сидел и Ворчун, слушал радио (он включал его на полную громкость, так как стал глуховат) и был недоволен программой.
Керсти действовала быстро.
Первым делом она спустила оставшуюся после Энгеса воду в ванне. Потом она закрыла ванну затычкой, открыла кран с холодной водой, на цыпочках спустилась вниз и проскользнула в сад. Скоро она была опять в ванной, держа гигантский кошелек русалки в обеих руках и жестянку с солью под мышкой. Она осторожно опустила яйцо в воду, добавила на всякий случай горячей воды, высыпала из банки всю соль, закрыла краны и вышла из ванной комнаты, закрыв дверь.
Посреди ночи Керсти проснулась и не могла устоять, чтобы не открыть дверь в ванную и заглянуть туда. Пакет неподвижно лежал на воде.
— Глупая! — сказала она сама себе, идя в спальню. — Наверное, это всего-навсего комок водорослей. Утром, пока все еще будут спать, я выну его и выброшу в компостную кучу.
Утром Керсти тихо пробралась к ванной. Только она взялась за дверную ручку, как ей показалось, что изнутри донесся какой-то звук. Керсти наклонилась и прижала ухо к замочной скважине. Она услышала тихий всплеск, будто маленькая рыбка играла на поверхности воды, а потом слабый, похожий на чириканье, писк, будто птенец пробивается сквозь яичную скорлупу.
Керсти открыла дверь.
Она глянула в ванну и сразу же бросилась за Энгесом. Он пробудился от крепкого сна, как обычно, с мыслью о том, что доставляло ему в жизни главное удовольствие.
— Я хочу есть, — сказал Энгес. — Завтрак готов?
— Т-с-с-с-с! Говори тише, чтобы мама и Ворчун не проснулись.
— А что?
— Оно вылупилось. В ванне.
— Тысяча чертей!
Энгесу нравилось щеголять бранными выражениями, и отец во время своего последнего отпуска научил его нескольким самым мягким из матросских оборотов. Энгес щеголял ими кстати и некстати.
Они прокрались в ванную и замерли от изумления.
— Видишь! — сказала Керсти.
— Разрази меня гром! — сказал Энгес.
Гигантский кошелек русалки лежал на дне ванны, в том конце, где затычка, будто затонувший корабль. Он и вправду утонул: с одной стороны в нем зияла дыра. В другом конце ванны плавало нечто.
Когда Керсти стала взрослой и у нее уже была своя семья, дети снова и снова просили ее рассказать, что же она увидела в ванне тем ранним мартовским утром, когда ей было восемь лет от роду.
— Это было маленькое существо, — рассказывала она, — какого ни я, ни дядя Энгес прежде не видели. Да и никто на свете не видел. Величиной оно было с новорожденного котенка, но выглядело совсем по-другому. Прежде всего, удивительной была у него голова, которая торчала из воды на очень длинной шее. Больше всего она походила на лошадиную, с большими, как у лошади, ноздрями и стоячими ушками. Но туловище было похоже на черепашье. Панциря не было, но кожа была бородавчатая, как у жабы, зеленовато-серого цвета. И у него было четыре ласты, как у морской черепахи. И еще у него был хвост, как у крокодила. Но так же, как больше всего обращают внимание на лицо человека, наше внимание привлекала его голова, и он представлялся нам не крокодилом, не жабой, не черепахой, а крошечной лошадкой.
