Спустя немного времени ворота Хлынова отворились, и из них показалась процессия.
Впереди выступал протопоп от Воздвиженья с крестом в руках, а рядом с ним хоругвеносец с хоруговью. За ними вожди Хлынова: Оникиев, Лазорев и Богодайщиков. Рядом с отцом шла хлыновская Кассандра, хорошенькая Оня с вплетенными в чудную ее косу алыми и лазоревыми лентами.
За ними выступили холопы Оникиева с кожаными мехами, полными золота, с огромными кувшинами пьяной браги и медов сычёных и с большим золотым подносом «кузнь сарайская», добытым при разорении ушкуйниками Сарая в 1471 году.
— А, здравствуйте, калики перехожие! — весело сказал Шестак-Кутузов, приложившись к Распятию. — Здравствуй, и красная девица! Добро пожаловать.
Все были поражены красотою девушки, а больше всех сам Шестак-Кутузов.
— Али, добрые люди, приняли меня за змеище-горынчище, что вывели ко мне красную девицу на пожрание? — говорил он, не сводя восторженных глаз с раскрасневшейся девушки. — Такой красавицы и Змей Горыныч не тронул бы.
Между тем холопи подали Оне поднос, «кузнь сарайская», уставленный чарами с брагой и медами, и она с поклоном подошла к Шестаку-Кутузову, вся зардевшись.
— Пригубь чару прежде сама, красна девица, — с улыбкой говорил московский боярин, — а то, может, в чаре зелье отравное... — и сам поднес к губам Они чару с медом.
Она пригубила. После того поднос с чарами обошел и остальных московских вождей. В то время как золото принималось и подсчитывалось в стороне...
Так «добил челом» вольный Хлынов-град московскому великому князю Ивану Васильевичу.
VIII. АРИСТОТЕЛЬ ФИОРАВЕНТИ[16] И ЕЛИЗАРУШКА
Хлынов покорился только наружно.
Едва московские рати удалились из вятской земли, как хлыновцы с истовым рвением принялись строить новые суда и вооружаться. Прежде всего они порешили наказать казанцев за их коварство, низложить с престола и казнить Махмет-Амин-хана и, призвав на царство ногайского князя Мамук-хана, в союзе с ним идти на Москву.
— Хлынов-град не потерпит поруги, — говорил на вече Пахомий Лазорев. — Ежели мы ноне повинную якобы принесли Москве, и то с той причины, что мы не готовы были к отпору. И та нам повинная не в повинную.
— Любо говорит Пахомий, любо! — возвышал голос поп Ермил. — Москва Хлынову не указ. Ежели Господин Великий Новгород подклонился под московское ярмо, так потому, что там вечем правила баба, кривое веретено.
— Правда, правда! — гремел голос Микиты-пушкаря.
Скоро о происходящем в Хлынове дошли вести до Казани. Встревоженный этим, Махмет-Амин-хан отправил посольство к великому князю с дорогими подарками, а маленькому княжичу Василию прислал хорошо объезженного арабского коня с дорогим чепраком, унизанным бирюзою и сапфиром, и для ухода за конем — ногайского наездника.
Между тем из Хлынова внезапно исчез старец Елизар. Думали, что для спасения своей души он удалился в глубь лесов.
Но все ошиблись.
В конце июля, под вечер, к стоявшему на Красной площади небольшому, красивой архитектуры, дому подошел странник в одежде монаха. Дом этот принадлежал Аристостелю Фиоравенти, знаменитому строителю московского Успенского собора, соотечественнику великой княгини Софьи Фоминишны.
На крыльце странник вдруг столкнулся с хозяином. Аристотель Фиоравенти от удивления так и остолбенел.
— О! — воскликнул он. — Я вижу чудо!.. Это ты, блаженный Елеазар?
— Я, синьор маэстро, — отвечал странник.
— Какими судьбами? Откуда и куда?
— Божим изволением пришел я, грешный, из родного града, из Хлынова, к тебе, милостивец.
— Так войди в мой дом, гостем будешь, — сказал итальянец.
— Може, не вовремя гость хуже татарина? — улыбнулся пришелец.
— Нет, нет... Я рад тебе.
Когда Аристотель Фиоравенти строил Успенский собор, московский первостатейный гость Елизар Копытов был правою рукою маэстро Фиоравенти. Все строительные материалы для невиданного на Руси храма — камень, железо, лес, кирпич, артели каменщиков, плотников, штукатуров, глину, песок, известь — все доставлял гениальному зодчему «московский первостатейный гость Елизар Копытов», богатейший во всем Московском государстве купец.
Родившись в Хлынове, молодой Копытов сначала вел торговлю «пушниной», дорогими мехами севера России и Сибири, и торговля эта с каждым годом ширилась.
