Юноша важно расчесал волосы дареным гребнем.
– Мне ж, ты знаешь, пятнадцать годков недавно минуло.
– Да знаю, знаю… Я ль тебя не поздравляла?
– Потому – пора и на государеву службу, не то тятенька не вечен – возьмут да отберут поместьице, коли служить не буду.
– А, вон ты почему… – Марьюшка фыркнула. – А я-то думала – горазд мой братец послужить за царя-батюшку да за землю русскую. А он – чтоб поместье не отобрали.
– Ну, ты это… – Федотка явно обиделся, надулся. – Вообще больше ничего говорить не буду.
Ага, не будешь, как же! Уж ежели любопытство в Марье взыграло – все обо всем вытянет, такая!
– Ну, Федотик… – Девчонка обняла парня за плечи. – Ну рассказывай, рассказывай… А на слова мои не смотри – я ведь так просто. Язык-то девичий, знаешь сам, без костей.
– Оно и правда. Ладно, – Федотка быстро оттаял. – Слушай дальше. Так вот, подыскал мне тятенька место в одном важном приказе, под началом князя Андрея Петровича Ртищева, мужа, может, не столь известного, сколь умного и в своем деле вельми сведущего. Так что скоро буду служить и, дай Бог, в стряпчие выбьюсь!
– В стряпчие! – Марьюшка всплеснула руками.
Юноша приосанился:
– А то и держи выше – в стольники!
– Ну, Федотка…
А солнце сияло так ярко, и небо было таким синим, что казалось нарисованным, и хотелось чего-то такого, от чего бы жизнь стала вдруг еще радостнее.
– Марья! – оглядевшись по сторонам, Федотка схватил девчонку за руки. – А помнишь, ты меня поцеловать обещалась?
– Когда это?
– Да тогда. За овином.
– Врешь ты все, ничего я тебе не обещала.
– А вот и обещала! Помнишь, тогда еще батюшка твой, Тимофей Акундинович, тебя так не вовремя в сени позвал?
Девушка прищурилась:
– Отчего ж не вовремя?
– Ага, вспомнила! Обещала ведь.
Марьюшка, конечно, все хорошо помнила, да только виду не показывала – вот еще! А вообще-то, насчет поцелуев она ничего не имела против, как раз наоборот – зело любопытно было. Вот только Федотка понастойчивей оказался б! А то что ж получается – самой навязываться, да?! Не к лицу такое приличной деве. Хотя, да, целоваться-то хочется… Что ж этот Федотка стоит, не мычит, не телится, тюня!
– Ой, не знаю я, что и наобещала…
– Три поцелуя!
– Да неужто три?!
– Три, три! – Юноша улыбнулся, а Марья живо оглянулась вокруг – вроде бы тихо все, безлюдно.
– Ох, Федотка, ты ведь такой приставучий, ровно мед – не отвяжешься. Не знаю, что с тобою и делать. Поцеловать разве что…
– Конечно, поцеловать!
– Коль уж, говоришь, обещала…
– Обещала, обещала…
– Ой, боязно, – Марья вдруг зябко поежилась. – А вдруг да увидит кто? Донесут батюшке…
– Да кто его тут, на Чертолье, знает-то? Да и нет никого кругом.
– Да? А лодочник?
– Так он во-он где, за кустами. – Юноша осмотрелся. – Пойдем вон хоть за ту копну.
Марья ничего не ответила, просто пожала плечами – пойдем. Копна оказалась у самого оврага, мрачного, заросшего ореховыми кустами и жимолостью. За оврагом угадывался яблоневый сад со спелыми, налитыми плодами. Впрочем, нет, скорее всего, это был не сад, а дикие, ничьи заросли, – уж больно неухоженными они выглядели, да и забора никакого не наблюдалось. На Чертолье – и без забора? Ну, ясно, никакой это не сад. Так, сами по себе росли яблоки, ничьи.
Федотка обернулся:
– Хочешь, яблочков нарву?
«Ага, как же, сдались тут твои яблоки! Мы сюда зачем пришли, целоваться или яблоки лопать?» – так вот, ну, или примерно так подумала Марьюшка, однако, конечно же, вслух ничего не сказала, лишь обняла парня за плечи да прижала спиной к старой, росшей рядом с копною березе.
– Ну, – молвила, – так и быть, поцелую, коль обещала. Только ты глаза закрой.
– Ага…
Федотка немедленно зажмурился… и тут же расплылся в счастливой улыбке, ощутив губами жарко-соленый вкус поцелуя.
– Ой, хорошо!
– Хорошо ему… Теперь я глаза закрою…
Так здорово оказалась стоять здесь, у старой березы, целоваться, уже забыв поцелуям счет, а потом и вовсе, сбросив на траву летник, улечься прямо на копну, в пахнущее летом и мятой сено.
А Федотка уже целовал шею, вот уже расстегнул саян… Э, нет! Шалишь, братец. Поцелуи поцелуями, а все остальное… Потом черта с два замуж выйдешь…
