– Однако, прав ты, похоже. – Иван еле скрыл удивление и повнимательнее присмотрелся к новому знакомцу – больно уж правильной оказалась его речь, слишком уж философской для простого пьяницы.
– Выпьем, – Михайло плеснул в чарки водку.
Юноша, конечно, предпочел бы вино, но сильно подозревал, что в подобном заведении никаких других напитков, кроме водки, не водится – приходилось пить, что дают.
Выпив, Иван поморщился, занюхал рукавом.
– Не боись, Иване! – похлопал его по плечу новый знакомец. – Целовальник здешний, Мефодий – давний приятель мой, перевар не подсунет. Ишь, водочка-то – как слеза! А ну, намахнем еще по одной!
– А квасу у них, случайно, нет? – негромко осведомился Иван. – Ну, для запивки.
Михайло хитровато улыбнулся в усы:
– Может, для кого и нет, а для нас завсегда найдется! Гришка, эй, Гришка! – он поманил к себе кабацкую теребень-служку – рыжего и веснушчатого отрока с хитрым лицом пройдохи.
– Что угодно, дядько Михайло? – подбежав, угодливо изогнулся служка. – Водочки? И это… – Он оглянулся и перешел на шепот: – Хозяин сказал: только для дорогих гостей – грибочки соленые есть. Принести?
– Квасу принеси, – ухмыльнулся Михайло. – Ну и заодно, черт с тобой, грибочков.
– Исполню в един миг.
Гришка умчался и весьма быстро нарисовался вновь – принес и грибочков, и квасу.
– Ну, Михайла! – аппетитно похрустев груздем, восхитился Иван. – Ты прям волшебник, колдун!
– Вот с ворожеями ты меня не путай, – обиженно отозвался Михаил. – Я их на дух не переношу, особливо после того, как в лихую годину они человечьим жиром торговали – для всяких снадобий.
– Неужто человечьим? – Юноша недоверчиво скривил губы.
Его собеседник размашисто перекрестился:
– Вот те крест!
– А жир этот они с кого брали?
– Так время-то какое было, вспомни! Голод! Ладно кошек – навоз ели, кору. Мертвяки на Москве друг на дружке валялись – бери, не хочу.
Михайло быстро наполнил чарку и одним махом выпил. Захрустел грибочками:
– Эх, хорошо!
Странный он был, этот Михайла. Одет неважнецки – рваный зипун, армячишко, треух, – но глаза смотрят вокруг с этакою циничной насмешкою, а речь питуха, несомненно, речь умного человека. Видать, он знавал когда-то и иную долю, нежели валяться по пьяному делу в сугробах, быть может – да скорее всего! – имел небольшое поместьице, потом разорился, запил. Ой, много таких дворян да детей боярских по всей Руси-матушке мается, много. Одним уже и на войну не с чем идти – коня нет, людишек, вот и подаются в пищальники, а кто и вообще – в холопы к сильному боярину запродается! Недаром государь особый указ издал, запретил обнищавшим дворянам верстаться в холопы. А тем, бедным, куда деваться? Кушать-то хочется, да и семьи кормить надо. Тут либо в холопи, либо в тати. А еще можно к самозванцу, на юг, податься…
Михайло быстро приметил грустное настроение собеседника:
– О чем задумался, парень?
– О доле нашей тяжкой, – признался Иван. – Я ведь вижу, ты из дворян…
– С чего бы?
– Больно уж говоришь умно да правильно. Я ведь и сам из детей боярских, а рыбак рыбака…
– …видит издалека, – Михайло мрачно усмехнулся. – Выпьем!
Иван придержал чарку:
– Погодь. Поговорим хоть немного. Да ты не бойся, я не соглядатай какой…
– А я и не боюсь, – пожал плечами питух. – Поди меня на Чертолье сыщи… А отсель на правеж еще никого утянуть не удавалось. – Михайло совершенно трезво прищурился. – Так о чем разговор будет? Ты не смотри, я ведь не пьян еще. А что в яму попал – так туда в такую пургу кто угодно угодить может.
– А песни чего орал?
– Для куражу.
– Ну, вот что, Михайла… – Иван помолчал, лихорадочно соображая, как половчей повернуть разговор в нужное русло. Наконец сообразил, улыбнулся. – Хочу к воеводе Федору Хвалынцу в войско наняться. Знаешь такого?
– Знаю, как не знать? – усмехнулся Михайло. – Так он далеко, в Ярославле.
– Неужто в Москве от него никого нет?
– В Москве? Племянник него, Егорий, делами дядькиными на Москве занимался, да только ты, парень, к нему опоздал.
– А что такое?
– Да третьего дня убили Егория, да еще как-то премерзко… – Михайло оглянулся вокруг и понизил голос: – Говорят, на теле живого места нет – все истерзано. Эх, такой парень был! Богат, красив, статен. И молод – всего семнадцать годков. Казалось – все дороги открыты, жить бы да жить, ну или умереть с честию на поле брани! Но не так вот, как помер…
