В это время постучали в дверь — пришли с подпиской на какое-то издание. Переговорив с девушкой, Владимир Владимирович снова стал искать чёрные чернила. Я посоветовал ему развести в чернильнице засохшие. Он обрадовался моей выдумке и, вырезав из плотной бумаги квадратик, расписался на нём вторично, уже разведёнными чернилами.
— Теперь подходит, — заявил я.
— Вот и прекрасно!
На прощанье он насильно всунул мне в руку пару мандаринов.
— Питайтесь, фрукты полезны для здоровья…
Никак не могу смиряться с мыслью, — добавил собеседник, — что у него в кармане уже лежала заготовленная предсмертная записка. Ведь она помечена двенадцатым числом.
Печальная, незабываемая весна 1930 года…
Пришла война. Враг на советской земле. Он бомбит наши города и села. В эти суровые дни всё переплавлялось на победу — и горе, и радость, и трудовой порыв.
Возникла мысль — к юбилею комсомола построить для фронта сверхплановый боевой самолёт «Владимир Маяковский». На авиационном заводе, где я работал в то время, парторг ЦК и директор завода поддержали идею. Посоветовались с комсомольцами и лётчиками-испытателями. Одобрили.
Выступать пришлось в цехе, прямо со станка.
— Товарищи! Молодежь и лётчики-испытатели нашего завода решили достойно отметить юбилей комсомола.
Вношу предложение — построить в подарок фронту сверхплановый бесплатный самолёт «Владимир Маяковский».
Крепкий строй рабочих рук дружно взлетает вверх. Тут же у станка открывается запись добровольцев, желающих принять участие в постройке самолёта.
Направляюсь в соседний цех: здесь тоже провожу митинг. И так из цеха в цех, из мастерской в мастерскую, обхожу весь завод, агитируя за Маяковского.
Чести называться именем поэта добилась фронтовая бригада Фроси Головенко. В первый же день девушки выполнили семь заданий.
Невиданный порыв охватил всю молодежь: было решено вместе с «Владимиром Маяковским» построить для фронта девять бесплатных самолётов: «Николай Островский», «Зоя Космодемьянская», «Олег Кошевой», «Виктор Черняев» и другие.
Друг за другом выходили они на старт нашей лётно-испытательной станции.
Они стоят рядом — громадный бородатый дядя и пятнадцатилетний подросток, сверловщик Лёня Козлов. На нём большая, не по росту, спецовка. На ногах тяжёлые ботинки.
— Совсем забил своего сменщика, — говорит мастер. — За прошлый месяц дал в фонд Главнокомандования деталей на сорок машин. На сорок машин сверх плана!
— Как тебя зовут?
— Леонид Захарович Козлов… А это — мой ученик, — кивает он на бородатого, — теперь уже сменщик.
Бородатый виновато смотрит в окно.
— Какая же у тебя норма?
— Две машины.
— А делаешь?
— Восемь-девять, — отвечает Козлов и добавляет: — Это в честь Маяковского…
Он рассматривает свои замазанные руки с таким усердием, словно видит их впервые в жизни.
Клепальщица крыльевого цеха Майя Чернис, работая в цехе за двоих, дома по вечерам пишет стихи. В одном из них она обращается к поэту:
Вам, Маяковский,
надо бы жить —
огромной силе мысли;
вам бы фашистов
стихами громить,
воевать бы
в полном смысле!
Через десять дней боевой самолёт с гордым именем «Владимир Маяковский» впервые сорвался со старта. Юрий Молчанов, самый молодой лётчик нашей лётно-испытательной станции, произвёл полный воздушный экзамен новому самолёту. Последний круг, и «Маяковский», погашая скорость, мягко касается бетонной дорожки. Пилот выбирается на крыло.
— К бою готов! — докладывает он.
— Спасибо вам! — И Фрося Головенко крепко жмёт руку Молчанова.
На прощанье снимаемся у самолёта.
В грозном строю боевых красавцев «Владимир Маяковский» ушёл на фронт. На борту улетело письмо, адресованное лётчикам-фронтовикам.
Вот что писали в нём комсомольцы завода:
«Новый, отличный по своим качествам, сверхплановый самолёт передается вам в подарок, дорогие бойцы! Эту машину комсомольцы и молодежь завода строили бесплатно, помимо основного рабочего времени.
Слово за вами, дорогие товарищи!
Ударьте по врагу, бейте его, гада, пусть фашистская сволочь почувствует силу нашего фронта и тыла!»
Вскоре на завод прибыл ответ:
