Напротив Первого кинотеатра расположена старинная барская усадьба. Здесь жил когда-то князь Долгоруков. Но я и все мои друзья считали, что усадьба не этим была знаменита, а тем, что именно в ней Лев Николаевич Толстой поместил семью Ростовых в романе "Война и мир". Кто-то говорил, что это вранье, что сам Толстой об этом нигде не упоминал. Но многое говорит за то, что именно здесь разворачивались события в семье Ростовых. Хотя бы сцена отъезда семьи из Москвы при приближении войск Наполеона. Читаешь и видишь, что все сходится.
Выше, когда я рассказывал о проходном дворе и церкви Рождества Христова в Кудрине, я уже приводил выдержку из романа "Война и мир", указывающую именно на этот дом. Теперь мы можем посмотреть на сам дом. Эта огромная загородного типа усадьба сохранила свои допожарные черты. Строгий портик с колоннадой украшает центральную часть здания.
По бокам на выступах ему отвечают группы сдвоенных колонн, несколько скромней главной колоннады. Парадный двор окружен более низкими крыльями. В центре двора цветник. Теперь тут поставили памятник Льву Николаевичу Толстому. Это еще более связывает усадьбу с именами Ростовых, с "Войной и миром". Въезд во двор напротив портика через красивые ворота. Те самые, через которые выезжала графиня Ростова с челядью, когда она прощалась с Москвой, смотрящие на церковку напротив. Так увековечил Лев Николаевич эту усадьбу в своем романе. И сейчас памятник Толстого стоит посреди двора и смотрит как раз в эти самые ворота, в сторону, где была когда-то церковь.
Сначала после революции здесь, в усадьбе Долгоруких, был Литературный институт имени Брюсова, позднее, в 1932 году, здесь обосновался Союз писателей СССР. А в соседнем доме — изящном невысоком особняке замкового характера — помещается Дом литераторов. Он появился тут одновременно с Союзом писателей. С этим зданием у меня связано два события. И оба они имели прямое отношение к Маяковскому. Первое, когда Юрка Модель затащил меня на выставку Маяковского. Она называлась "Двадцать лет работы". Я тогда не очень знал поэзию Маяковского, многое мне было трудно читать, что-то просто не нравилось. Вроде "Бабьих бубликов". Но на выставку пошел, и, представьте себе, увидел там самого Владимира Маяковского. Живого! Всамделишного. Он стоял среди обступившей его группы молодых людей и о чем-то громко говорил. Все жадно слушали его. Еще бы, сам Маяковский! Приблизиться к нему мы, конечно, не могли, но даже смотреть на него было интересно. Первый раз в жизни я видел близко живого поэта. Горд был необычайно. После выставки Юрка дал мне почитать разные вещи Маяковского. У него полно было разных изданий. Стал читать. И наткнулся на некоторые, очень мне понравившиеся стихи. Только не умел еще их читать так, как надо. Их же вслух надо. И громко, во весь голос. А лирические, которые с особым надрывом, надо было пропускать через сердце. Их вот громко читать нельзя было. И не допускать равнодушия или безразличия. Так, чтобы понимал, что это все с тобой происходит. Надо сказать, что со временем я как-то вроде бы научился и читать его стихи, и делать их понятными для других, тех, кто, как и я раньше, относился к Маяковскому с недоверием.
Второй приход в Дом литераторов тоже был связан с Маяковским. Я, как и многие москвичи, пришел на печальное прощание с погибшим поэтом. Это случилось вскоре после выставки. Застрелился! Нелепость какая-то! Я же помню, как совсем недавно он был таким жизнерадостным, могучим, доступным. Говорят, в записке сказано было: "Любовная лодка разбилась о быт…" Все равно, никак не вяжется одно с другим. Мы шли молчаливой скорбной толпой в особняк Дома литераторов, поднимались по лестнице, входили в комнату, где он лежал. И помню почему-то огромные заграничные ботинки с рельефом на толстых подошвах. Почему-то это запомнилось. Лицо и фигура, само собой, но эти ботинки почему-то особенно.
