– И я пойду со своими чигиринцами! – взревел полковник Федор Якубовский, сверкая глазами, будто хищный зверь.
– И я с черкассцами! – подхватил Иван Вороненко.
– А мои переяславцы самыми первыми пойдут! – потряс кулаком здоровенный верзила Федор Лобода.
– А вот тебе! – ехидно оскалившись, сунул ему под нос дулю Мартын Небаба. – Разве только за моими черниговцами поспешат…
– Да я тебя!!! – кулак Лободы смачно впечатался в Мартынову скулу. Командир черниговцев, нелепо дрыгнув ногами, брякнулся спиной на пол.
Сидевший по правую руку от переяславского полковника командир Нежинского полка Прокоп Шумейко, грузный, как медведь, и примерно такой же сильный, изумленно поднял брови:
– Моего друга бить?!
И в следующий миг, опередив негодующий окрик гетмана «А ну, унялись!», коротким и точным ударом в ухо свалил Лободу.
* * *
Когда через некоторое время в гетманскую горницу осторожно заглянул дежурный казак, он застал дивную картину: паны полковники, по-прежнему сидя по обе стороны длинного стола, тяжело, хрипло дышали и яростно сверкали друг на друга глазами, точно коты в начале весны. По крайней мере, те, у кого глаза не превратились в узенькие щелки из-за быстро распухающих и темнеющих «гуль». У иных были изрядно прорежены чуприны[3], у кого-то порваны вороты расшитых рубах… Сам пан гетман, возвышаясь над ними, гневный и непреклонный, был удивительно похож на строгого наставника, обращающегося к непослушным бурсакам. Недоставало только скамьи для порки и пучка розог.
– …Христом Богом клянусь: ежели еще хоть раз позволите себе такое непотребство… – Хмельницкий, краем глаза заметив вошедшего, гневно стукнул кулаком по столу: – Что такое? Почему явился без вызова?! Я же велел: не беспокоить без серьезной причины!
– П-посол к твоей гетманской милости… – с немалым трудом вымолвил изрядно напуганный казак. – Просит допустить! Привез лист [4] от воеводы киевского и брацлавского Адама Киселя…
– Посол?! – гетман яростно тряхнул головой, приходя в себя и отгоняя обуявший его гнев. – Кто таков? Как его имя?
– Не знаю, пане гетмане… Он не назвался. Но грамоту от воеводы показывал, там все честь по чести… Послан, мол, к тебе с листом!
– А в грамоте что, имени его не было?
Казак растерянно захлопал глазами, силясь вспомнить. Гетман, досадливо поморщившись, махнул рукой.
– Ладно, чего уж там! Зараз сам назовется. А ну, браты-товарищи, сдвиньтесь-ка поплотнее, место послу освободите! Гей, джуры, живо кубок для гостя, блюдо, нож да вилку! Попотчуем ляха по-нашему, по-казачьему… Чтобы не жаловался потом пану Киселю, будто гетман Войска Запорожского его голодом морил! – обернулся к казаку: – Дайте ему умыться с дороги, примите оружие да ведите сюда. И поживее!
Федор Лобода, один глаз которого заплыл, а из уголка рта стекла тонкая струйка крови, начавшая запекаться, болезненно морщась, зажимая ладонью правое ухо, взмолился:
– Батьку!
– Что, Федоре? – с подозрительно-ласковым участием спросил Хмельницкий.
– Батьку, не срами! Чтобы в таком непотребном виде – и перед ляхом?! Позволь уйти…
– И мне позволь! – набравшись храбрости, кое-как двигая разбитыми губами, попросил Мартын Пушкарь – командир Полтавского полка, коему особенно досталось. Видимо, за то, что поначалу полез разнимать дерущихся. Известно же, что такова участь миротворцев: получать и с одной, и с другой стороны…
– И мне! – сгорая от стыда, произнес Кондрат Бурляй, начальник Гадячского полка, придерживая разорванную почти до пояса рубаху. – Срам-то какой!
– Цыть!!! – рыкнул гетман, гневно насупившись. – Поздно вы, панове полковники, про срам вспомнили! Нет уж, воля моя – оставайтесь! Покрасуетесь перед ляхом боевыми ранами, авось поумнеете…
